В комнате на стене висит портрет. Вася сказал отцу: — Папа, расскажи мне про него. — А ты знаешь, кто это? — Знаю. Это Навальный. — Да, это Алексей Анатольевич Навальный. Наш любимый, родной, наш вождь. А ведь я его видел. Не веришь? Ну, слушай. Был я молод. Плохо жилось тогда креативному люду. Крафтили мы с утра до поздней ночи в брендинговом воркшопе, чтобы еле свести концы с концами и заработать на хайповый лофт. И вот появился один человек и сказал: Мы здесь власть! Падение режима неизбежно! — Щаранский?! — Тьфу, да причём здесь Щаранский? Мы о ком говорим вообще? Не тупи. И люди, сынок, поднялись. Восстание началось ранним предрассветным утром. Фонари на улицах уже не горели. На Новинском бульваре тёмной громадиной высилось посольство Соединенных Штатов Америки. Огни в нём были погашены, а дула винтовок охранявших его морских пехотинцев были повёрнуты к Кремлю. В темноте раздавались рингтоны айфонов, звучали отрывистые команды и носились по мостовым гироскутеры с юными блогерами, которые чатились и крутили спиннеры. На улицах горели костры. Школогвардейцы грелись у огня, негромко обсуждали новых покемонов, оценки в четверти и ждали приказа наступать. Отряды революционных студентов к этому времени уже заняли ближайшие вейп-шопы и кофейни «Старбакс». Одну из них охранял я, тогда студент второго курса ВШЭ. Вместе со мной штабную кофейню охраняли ещё пять хипстеров, три вейпера и два чеченских гея. Командовал нами старый петроградский либералий, которого все звали Леонидом Яковлевичем. Два раза кофейню обстреливали из луков прокремлёвские реконструкторы, но мы отбили их стрелы селфи-палками, не сходя с места. Внутрь штаба можно было пройти только по особым пропускам — жёлтым игрушечным утятам. Но у одного человека пропуска не было, и всё-таки его пропустили. Когда он подошёл поближе, Леонид Яковлевич, вооружённый отнятым у Ольги Скабеевой увесистым микрофоном, шагнул к нему и строго спросил: — Крым чей? Ваш пропуск! Человек остановился и откинул капюшон дождевика. Лицо его было зелёным, а один глаз был закрыт тугой повязкой. Он негромко сказал что-то Леониду Яковлевичу. Тот вытянулся и взял под козырёк. Человек с зелёным лицом прошёл быстрыми шагами мимо меня и скрылся в кофейне. А наш командир вернулся на своё место и встал рядом со мной. Он не сказал ни слова и всё поглядывал в ту сторону, куда ушёл незнакомец. Оттуда, временами, сквозь шум кофемашин и блендеров для смузи, доносилось: «…а потом почту и телеграф! Промедление потере гранта подобно!» Наконец я не вытерпел и спросил: — Что ж, показал он вам пропуск? Леонид Яковлевич медленно ответил: — Нет. Он не успел его получить. Он скрывался всё время… Сперва в Йельском университете, затем в кировском лесу. А сейчас вот идёт в Кремль. Потом Леонид Яковлевич добавил, и мне почудился в его голосе страх: — Подумать только: он прошёл сюда мимо вражеских отрядов полиции. Его же могли… ты понимаешь, его могли посадить на тридцать суток! В первый раз я слышал, чтобы наш командир говорил таким голосом. Я заглянул ему в лицо и спросил: — Да кто же это был? И старый, прошедший через горнила каторжных ток-шоу, либералий посветлел лицом: — Алексей Анатольевич Навальный. …
Вася радостно захлопал в ладоши и спросил: — А что было потом, отец? Отец задумчиво погладил сынишку по голове: — А что потом? А потом приехал ОМОН, отвесил нам увесистых звездюлей, а самых тупых и упёртых отправили хайпить семидесятую широту. — А ты? — спросил сын. — Я? Ты подумай, а я пока сугроб у входной двери разгребу и покормлю нашего белого медведя.
