> После начала войны в Украине из России уехали, по разным оценкам, от 150 до 800 тысяч человек !
>
> Новая волна эмиграции – крупнейшая со времен распада СССР.
>
> Истории трех людей, которые готовы трудиться кем угодно, лишь бы не возвращаться в Россию, – в материале Сибирь.Реалии.
>
>
>
>
>
> Новые российские эмигранты готовы на любую работу за рубежом
>
> Социолог университета Хельсинки Маргарита Завадская представила на портале Riddle Russia данные об эмигрантах последней волны: уезжают преимущественно социально активные люди, которых не устраивает политический курс страны. А организация OK Russians провела опрос и выяснила, что лишь 3% уехавших планируют вернуться в Россию.
> Подавляющее большинство участников группы в Facebook "ПОРА ВАЛИТЬ _ ВСЁ ПРО ЭМИГРАЦИЮ" не пугает резкое снижение уровня жизни и то, что на новом месте приходится забыть о своей профессии и зарабатывать физическим трудом.
>
> "Таким, как ты, надо достраивать дорогу на Колыму"
>
> Сергей, врач, микрохирург из Сибири, сейчас работает плотником на стройке в Болгарии. Поскольку разрешения на работу у него нет, он попросил изменить его имя и исключить из рассказа информацию, по которой можно установить его личность.
>
> – У вас были планы по эмиграции до начала войны?
>
> – Какие-то теоретические разговоры, не более того. Хотя возможность уехать у нас была. Как этнический немец я имел право на репатриацию в Германию.
>
> Мне всегда говорили: уезжай, в Германии врач – это очень востребованная специальность. Да мне и самому порой приходили мысли о том, что, когда ты так много работаешь, хотелось бы, чтобы твой труд был более высокооплачиваемым. Я ведь постоянно учился, проходил курсы по повышению квалификации – долго, порядка 15 лет. Получил три медицинские специальности. И все время меня не покидало ощущение, что зарплата почему-то незаслуженно маленькая. Хотя, если сравнивать со средней зарплатой по Томску, наша работа оплачивалась достаточно высоко. На весь город всего десять таких специалистов. Поэтому мысли об отъезде были. Я даже собирал нужные документы, но никуда особо дело не сдвинулось. Я все откладывал и откладывал. Думал, что, может быть, в стране все будет нормально. Пугал языковой барьер, да и в целом принять решение было сложно. Мы строили дом… А 24 февраля стало окончательной точкой. Я понял, что жизнь здесь, в России, закончена. И мы решили уехать.
>
> – Почему вы поехали не в Германию?
>
> – Мы не могли туда уехать. У нас не были ни шенгена, ничего. Никто нас там не ждал. Да, пакет документов на репатриацию мы собрали, но он рассматривается до двух лет. Плюс у нас не были сданы языковые экзамены: нужно знать немецкий на уровне В1. Поэтому путь в Германию нам был закрыт.
>
> Когда началась война, мы не знали, куда отправиться, обдумывали варианты. Моя супруга занималась экоактивизмом, после начала войны писала антивоенные посты в соцсетях, и у нее начались панические атаки. Мы приняли решение срочно уезжать. Так 9 марта мы оказались в Армении – стране, где виза россиянам не нужна.
>
>
>
>
>
> К счастью, мы успели продать машину, и у нас с собой было сумма, чуть больше 10 тысяч долларов, которые разрешено вывозить. Но в Ереване, когда мы приехали, уже взлетели цены на аренду жилья – из России был огромный поток людей. Аренда квартиры стоила около тысячи долларов в месяц. Поэтому мы оформили шенген и переехали в Болгарию – здесь у меня есть родственники, которые обещали помочь. К тому же в Болгарии жизнь дешевле, чем в Армении.
>
> – Значит, толчком к отъезду стало то, что жена почувствовала себя в опасности?
>
> – Не только, на моей работе тоже начались проблемы. Как раз накануне отъезда у нас было застолье с коллегами. Я рассказал, как отношусь к войне в Украине, и мне в полушутку сказали: "Знаешь, таким, как ты, надо достраивать дорогу на Колыму". Людей с либеральными взглядами назвали предателями. После такого я просто физически не мог больше находиться в этом коллективе.
>
> В моем отделении работали человек 30. Свою антивоенную позицию открыто выражали единицы. Процентов 20 были активно "за". Остальные молчали.
>
> ...
>
> – Что должно измениться, чтобы вы решили вернуться в Россию?
>
> – В первую очередь должен поменяться государственный строй, политика страны. Но вот в чем проблема: люди-то останутся все те же… Поэтому у меня есть ощущение, что я уже вряд ли смогу вернуться жить в Россию. Приехать – да. Все равно есть ностальгия по знакомым местам, тоска по близким. Но государство, люди… Я просто не смогу там больше жить.
>

>
> "Нам удалось вырваться, мы в свободной стране"
>
> Москвич Владимир уехал в Израиль в июне. Главной причиной эмиграции он называет политическую обстановку в России и не хочет называть свое имя, поскольку переживает за безопасность близких, оставшихся на родине.
>
> — Подготовку к отъезду я начал очень давно. Визу получил 9 февраля, за две недели до начала войны. К июню мы смогли закончить с документами и уехать.
>
> — Значит, это была не экстренная, а подготовленная эмиграция?
>
> — Процесс по получению визы репатрианта я действительно начал более трех лет назад. Но все это представлялось скорее как «План Б», запасной аэродром. Нужно получить документы, чтобы иметь возможность уехать в случае чего. Нельзя сказать, что все эти три года я точно знал: вот сейчас получу визу и покину Россию навсегда. Такие решения не принимаются окончательно, пока нет серьезных оснований. Лишь когда началась война, стало понятно: больше ничего не остается, кроме как уезжать.
>
> — Вы сможете устроиться в Израиле на работу по профилю?
>
> — В России я был руководителем архива в одной из крупных компаний. Архивист — это специальность, которая очень плохо транслируется на другую страну, а тем более Израиль. Это связано не только с языковым барьером. Есть еще специфика российской архивистики, она имеет свои особенности. А главное, что в Израиле просто нет такой системы архивов, государство здесь существует совершенно в других реалиях.
>
> Моя профессия по диплому — историк-архивист, поэтому чисто теоретически проще продолжить карьеру в качестве историка. Но я думаю, это тоже вариант не первых лет. Нужно выучить иврит, пройти переквалификацию. Все это точно не ближайшая перспектива.
>
> Сейчас я хожу в ульпан (школа по изучению иврита. — Прим. С.Р.). С этой недели начинаю работать частично, на неполной занятости — три раза в неделю. Работа самая базовая — пересчет товара при инвентаризации.
>
> — Такая работа большого дохода не принесет?
>
> — Нет, конечно, это минимальные совершенно деньги. То, что у нас называют МРОТ.
>
> — Вы понимали, что с вашей специальностью в Израиле вас ждет примерно такая работа?
>
> — Конечно. Никаких особых иллюзий не питал. Мне уже больше 40 лет, и я осознавал перспективы трудоустройства по профилю.
>
> — Если предложат пройти курсы крановщиков или сантехников, согласитесь? Вас не пугает такая перспектива?
>
> — Нет, не пугает. Меня сейчас в большей степени волнует не карьера или профессиональные интересы. Зарабатывать достаточно денег, чтобы содержать семью, — вот и весь мой нехитрый интерес.
>
>
>
>
> Тель-Авив, Израиль
>
> — Получается, вы уехали ради будущего детей?
>
> — Не только. Ради нашего собственного будущего тоже. Мы какое-то время принимали довольно незначительное участие в сопротивлении тому, что происходит в России. К тому моменту, как принималось решение об отъезде, ко мне уже приходила полиция, а жену выгнали с работы. Она работала в IT-поддержке одного из крупных банков с 51% долей государственного участия. За две недели до начала войны супругу уволили, потому что ее личный e-mail был зарегистрирован на оппозиционном ресурсе. И мы лишь потом поняли, что случилось. Видимо, была разнарядка избавиться перед началом войны от всех несогласных, кто работал в системообразующих организациях.
>
> Поэтому у нас не было иллюзий насчет того, как все будет развиваться дальше, насколько сильно придется заткнуться и молчать в тряпочку. Последние годы стало понятно, что всех нас ждет. Ты либо будешь сидеть и молча, с грустью наблюдать за тем, как все рушится, либо будешь пытаться бороться с происходящим без каких-либо значимых перспектив победить. На наш взгляд, единственный выход — уехать и разорвать отношения со всем этим. Мы выбрали психологический комфорт, как ни дико это звучит.
>
> — Почему дико?
>
> — Дико в том смысле, что ты переезжаешь из налаженного, устоявшегося быта в довольно шаткие условия. Это, конечно, тяжело. Но, с другой стороны, оставаться в России еще тяжелее. Поэтому мы и решились. Ну и дети, конечно. Если бы не было детей, мы бы, наверное, не уезжали, а как-то пытались по-новому обустроить свою жизнь в России. А с детьми это рискованно. Проблема прежде всего в массовой пропаганде вокруг. Пришлось бы дома говорить с детьми на одном языке, при этом объясняя им, что за пределами дома надо говорить на другом. Мне кажется, это тяжелая нагрузка для развивающегося мышления, которая может привести к серьезным психологическим травмам.
>
> Все время оглядываться на то, что за человек перед тобой, что ты можешь ему сказать, а что нет. Думать о том, чтобы произносить нужные слова в нужных местах, — это извращенная обстановка. Для меня это знакомое с детства явление, но своим детям я не могу такого пожелать.
>
> — Вы уезжали через «Сохнут»? То, что Россия сейчас намерена его закрыть, усложнит задачу тем, кто решит уехать в Израиль?
>
> — Очень сильно. «Сохнут» — это не та организация, которая выдает разрешения на репатриацию в Израиль, но она оказывает огромную помощь при переезде. Это и бесплатные билеты на самолет, и дополнительный бесплатный багаж, и многие логистические вещи, вроде доставки в аэропорт. Люди, которые лишатся этой помощи, попадут в крайне затруднительное положение. Многие чисто финансово не потянут переезд без «Сохнута». Понятно, что люди с деньгами не пострадают. Те, для кого «Сохнут» был лишь вопросом экономии, смогут уехать и без него. А для кого он был единственной возможностью — у них будут проблемы.
>
> …
>
> — Многие новые репатрианты осознают, что, скорее всего, им придется зарабатывать на жизнь физическим трудом?
>
> — Эта тема пока особенно не обсуждается. Но я не вижу пессимизма из-за того, что теперь придется работать в каких-то неквалифицированных областях. В основном настроения пока такие: «Нам удалось вырваться, мы в свободной стране». Это основная эмоция. Обеспокоенности и разочарования я не наблюдаю.
>
> — У вас тоже эйфория пока не прошла?
>
> — Ты всегда живешь в этакой чересполосице. Есть периоды, когда ты смотришь вокруг — и в целом подтверждается оптимистический прогноз. Люди вокруг устроились, живут, у них все хорошо. Но одно дело, когда ты смотришь на других, а другое — когда оцениваешь собственную ситуацию. Тогда наступает период реакции: кажется, что ничего уже не поможет, жизнь окончена. И эти периоды чередуются. Но одно могу сказать с уверенностью: в России последние несколько лет было значительно тяжелее, потому что там-то как раз абсолютно не просматривалась перспектива выправления ситуации. Большую часть времени ты проводил в подавленном настроении и меньше — в позитивном. Здесь наоборот: оптимистические настроения преобладают, а периоды реакции короче.
>

>