ЭНГЕЛЬС - ЛАУРЕ ЛАФАРГ В ПАРИЖ Лондон, 15 декабря 1882 г.
Моя дорогая Лаура!
Перси принес деньги вчера только после семи часов вечера, так что ничего нельзя было предпринять до сегодняшнего дня; поэтому я прилагаю сейчас пятифунтовый банковый билет Английского банка, номер которого я отметил у себя и отваживаюсь на риск послать его сразу целиком.
Несомненно, к этому времени у тебя будет полная уверенность в отношении судьбы Поля, по крайней мере в настоящий момент. Не сомневаюсь, что в настоящее время он снова на свободе, если уже не в Париже. Но боюсь, что бонапартисты и другие консервативные судьи Монлюсона дадут им по паре месяцев «уединенной жизни» каждому. Правительство хочет, очевидно, создать ряд прецедентов в провинции, прежде чем отважиться на попытку репрессии в Париже. Поэтому прокуратура в Монлюсоне затеяла дело - а раз уж оно затеяно, то должно быть доведено судьями до желаемого конца, - целью которого было лишь спасти репутацию магистратуры. А поскольку случай этот безусловно будет разбираться перед судом исправительной полиции, то не может быть даже той тени сомнения, какая могла бы еще быть в случае, если бы дело разбиралось в суде присяжных.
Короткое тюремное заключение само по себе не представляло бы чего-то уж очень страшного; в сущности, как мне кажется, оно принесло бы Полю больше пользы, чем вреда.
Но их срок совпадет, вероятно, с тем моментом, когда оба они, Поль и Гед, будут больше всего нужны для «Egalite». А газета так хорошо исправилась за последнее время. Является ли это результатом сочетания жизни в Париже с активной журналистской деятельностью, но статьи Поля за последнее время были гораздо лучше с тех пор, как он покончил с догматизмом ученого оракула и стал писать остроумно. Очаровательна была статья по поводу кандидатуры Бонту; однако мне кажется, что то тут, то там я обнаруживаю в ней следы маленькой женской ручки. То же впечатление было от статьи об околдованном министерстве (я забыл французское название), которая особенно понравилась также Мавру. Теперь, если Поля и Геда засадят, газета лишится души. Девиль остроумен и занимателен только время от времени; в общем он не глуп, но скучен и доктринер; Массар - это добрый христианин наизнанку, ибо что касается его, то плоть его преисполнена благих намерений, но дух (esprit) слаб. И я вынужден прийти к заключению на основании той информации, которой я располагаю, что Поль и Гед - это как раз те два человека, которые будут больше всего нужны при критическом положении с финансами газеты. Таким образом, было бы чрезвычайно жаль, если бы как раз сейчас, в момент безудержного хвастовства со стороны анархистов и состязания с их ррреволюционностью, Поль и Гед были бы поставлены в такое затруднительное положение.
Как бы там ни было, надеюсь, что ты смотришь на эти мелкие невзгоды с высоты своих трех десятилетий с таким же хладнокровием, с каким пирамиды с высоты своих сорока столетий смотрели при вторжении генерала Бонапарта на французскую армию и на самого Бонапарта.
Как идут дела у Женни? Лучше ли ей? Я мало слышал о ней на Maitland Park, да они и сами не многое знают.
Нежно любящий тебя Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ИОГАННУ ФИЛИППУ БЕККЕРУ В ЖЕНЕВУ Лондон, 16 декабря 1882 г.
Старый дружище!
Я давно уже ждал получения денег, чтобы снова послать тебе 5 фунтов, когда наконец я получил их вчера, и в тот же вечер пришла твоя открытка. Поэтому я тотчас же перевел тебе по почте упомянутые 5 фунтов =126 франкам и надеюсь, что ты получишь эти деньги без задержки.
Очень рад был узнать, что ты избавился от всей этой кантональной и коммунальной мерзости, - это просто трата времени, и из этого ничего, кроме сплетен и лишних огорчений, не получается. Между прочим, осел Солари все еще посылает мне по два экземпляра «Precurseur ». Хорошенькие порядки там в экспедиции!
Анархисты ежегодно совершают самоубийство и каждый год вновь возрождаются из пепла. И так будет продолжаться до тех пор, пока наконец анархизм не начнут серьезно преследовать. Это единственная социалистическая секта, которую действительно можно уничтожить преследованиями. Ведь постоянное возрождение анархизма основано на том, что всегда находятся выскочки, которые гонятся за дешевой популярностью. Анархизм словно специально создан для этого. Но подвергать себя опасности - не тут-то было! Поэтому теперешние преследования анархистов во Франции повредят этой банде лишь в том случае, если преследования эти не будут просто видимостью и полицейским надувательством. Но кто во всяком случае окажется жертвой, так это бедняги горняки из Монсо. Впрочем, я настолько привык к анархистским паяцам, что мне кажется вполне естественным, когда за действительным движением увивается и эта шутовская карикатура. Опасны они только в таких странах, как Австрия и Испания, и то лишь временно. Еще Юра со своим часовым ремеслом в разбросанных домишках представляется благодатной почвой для этой чепухи, и здесь твои удары будут полезны.
Марксу врачи разрешили провести зиму на южном побережье Англии, и он уже около полутора месяцев живет на острове Уайт. До сих пор с двумя основными его болезнями дело обстояло благополучно: никаких следов ни плеврита, ни бронхита больше не появлялось.
Само собой разумеется, что при той мерзкой погоде, какая у нас здесь стоит (едва избавились от тумана, который держался целую неделю), для выздоравливающего неизбежны разные легкие простуды, а при состоянии здоровья Маркса они становятся затяжными и неприятными.
Но если дело ограничится только этим, еще не беда. Очень возможно, что будущим летом его снова пошлют в Швейцарию, и в таком случае вы с ним, конечно, увидитесь.
Адрес г-жи Лафарг: 66, Boulevard de Port Royal, Париж. Ее муж был недавно арестован, но теперь снова на свободе. Дело шло о нескольких его выступлениях в провинции, а когда судебный следователь из Монлюсона вызвал к себе его и Геда, они, вместо того чтобы повиноваться, жестоко высмеяли его в «Egalite». За этим, конечно, последовал приказ об аресте, но, хотя Лафарг ежедневно бывал в редакции и был настолько далек от намерения скрываться, что даже объявлял о своих выступлениях на собраниях и произносил на них речи, замечательной парижской полиции понадобилось три недели на то, чтобы его разыскать. Лафарга, так же как до него и Геда, тотчас же отпустили после первого допроса в Монлюсоне. Возможно еще все-таки, что они получат по несколько месяцев.
Ты знаешь, что во Франции Рабочая партия раскололась. Малону и Бруссу не терпится стать депутатами, поэтому им необходимо как можно скорее обзавестись стадом избирателей. Итак, создана партия без программы (буквально, потому что после целого ряда общих мотивировочных положений следует заключение, что каждое местное отделение создает свою собственную программу), куда охотно принимают всякий сброд, а для того чтобы провести это, перед съездом в партию набрали людей, которые принимали старую программу только с условием отменить ее на съезде. Гед, Лафарг и другие были побиты большинством голосов, и те, кто остался верен программе, переехали в Роанн. Наши люди не владеют тактикой и наделали непоправимых ошибок, но они все же добьются своего, и «поссибилисты» недолго будут задавать тон. У наших имеется очень мощный рычаг в виде ежедневной «Egalite», причем им важны только интересы дела, чего нельзя сказать о склочниках Малоне и Бруссе.
Будь здоров, старина, держись крепче, все мы идем под гору, но до конца ведь еще далеко!
Твой Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 16 декабря 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Шорлеммер жалуется, что он давно уже не получает «So..aldemokrat»; срок его подписки кончился, и он еще месяц тому назад прислал мне прилагаемый чек (о котором я забыл) с просьбой возобновить его подписку на год, а «остальное употребить на партийные нужды».
Рукопись о марке мне пришлось три раза целиком переписывать заново; мне из-за нее нужно было снова перечитать пять-шесть из десяти толстых томов Маурера и, кроме того, сравнить их с другими источниками. Теперь я послал рукопись Марксу, который гораздо дольше и основательней, чем я, корпел над этими вопросами; в понедельник жду ее обратно.
Малон издевается над Фольмаром. Иначе он, наверно, исправил бы ошибочное утверждение последнего, что «Egalite», нападая на «альянсистов», имеет в виду бакунинский «Альянс»28. Ничего подобного! Так называются поссибилисты, поскольку их теперь уже не отличишь от членов Социалистического альянса, основанного года четыре тому назад Журдом, бывшим делегатом финансов Коммуны, при сотрудничестве других, настоящих и бывших, прудонистов (как, например, Лонге) и образующего социалистический резерв «Justice». Вы, наверно, встречали там упоминание об этом Альянсе во время выборов. На последних общих выборах в палату этот Альянс выставил своих кандидатов и собрал приблизительно столько же голосов - по крайней мере, в некоторых округах, - как и Рабочая партия. Если Фольмар, несмотря на свое полуторагодовое пребывание в Париже, этого не знал, то Малон намеренно скрыл от него это, как и многое другое. Так всегда бывает, когда неосмотрительно свяжешься с какой-нибудь шайкой.
Фольмар становится забавным, когда восхваляет Малона как дисциплинированного члена партии, а других обвиняет в нарушении дисциплины. Кто же нарушает дисциплину? Тот, кто высоко держит старое знамя, или тот, кто вербует сторонников с прямой целью изменить этому старому знамени и променять его на новое? Откуда же взялось большинство у Малона в Сент-Этьенне, если бы он предварительно не навербовал себе людей, заранее имевших намерение уничтожить старую программу и именно с этой целью завербованных?
Грызня между Малоном и его Кловисом Гюгом из-за Луи Блана замечательна. И это называется партия!
Как видите, Северная федерация высказалась прямо за Роанн.
Лафарг напечатал в последних номерах «Egalite» прелестные статьи, например о кандидатуре Бонту. Остроумие им гораздо больше к лицу, чем доктринерское вещание.
Будьте так любезны, позаботьтесь о досылке Шорлеммеру не полученных им номеров.
Искренне Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - АВГУСТУ БЕБЕЛЮ В ЛЕЙПЦИГ Лондон, 22 декабря 1882 г.
Дорогой Бебель!
Надеюсь, что послезавтра тебя на сутки выпустят и, таким образом, эти строки дойдут до тебя без затруднений.
То место в моем последнем письме, которое показалось тебе мистическим, имеет только тот смысл, что исключительному закону будет, по моему мнению, положен конец либо непосредственно событиями революционного характера (например, новым ударом по правительству или созывом национального собрания в России, что немедленно отразилось бы на Германии), либо такими событиями, которые все же толкают движение вперед и подготовляют революцию (смена монарха в Берлине, смерть или отставка Бисмарка) - то и другое с почти неизбежным водворением «новой эры».
Кризис в Америке - как и здешний кризис, а также и не всюду еще устраненные затруднения для германской промышленности - представляется мне отнюдь не настоящим кризисом, а лишь отголоском перепроизводства, имевшего место во время предыдущего кризиса. Крах в Германии наступил в прошлый раз раньше срока вследствие спекулятивной горячки с миллиардами; здесь и в Америке он наступил в нормальный срок - в 1877 году.
Но производительные силы еще никогда, ни в один из периодов процветания, не вырастали в такой степени, как в 1871-1877 гг.; отсюда - подобно тому, как в 1837-1842 гг. - хронические затруднения в основных отраслях промышленности и здесь и в Германии, в особенности по хлопку и железу; рынки до сих пор еще не в состоянии переварить всего произведенного. Так как американская промышленность пока все еще работает главным образом на охраняемый пошлинами внутренний рынок, то там при быстром увеличении производства очень легко может возникнуть местный промежуточный кризис, но в конечном счете он поведет лишь к сокращению того периода, в течение которого Америка станет способной экспортировать и появится на мировом рынке в качестве опаснейшего конкурента Англии. Поэтому я не думаю - такого же мнения и Маркс, - чтобы настоящий кризис наступил задолго до обычного, регулярного срока.
Европейскую войну я считал бы несчастьем; на этот раз дело приняло бы чрезвычайно серьезный характер, война на долгие годы разожгла бы повсюду шовинизм, так как каждый народ боролся бы за свое существование. Вся работа русских революционеров, которые уже находятся накануне победы, оказалась бы бесполезной, пошла бы насмарку; нашу партию в Германии сразу же захлестнул и расколол бы поток шовинизма, и то же самое произошло бы во Франции. Единственно хорошее, что могло бы при этом произойти, это - восстановление Малой Польши, но это ведь произойдет и в результате революции, и притом само собой; русская конституция, как следствие неудачной войны, имела бы совсем иное, скорее консервативное значение в отличие от конституции, завоеванной революционным путем. Такая война, по моему мнению, отсрочила бы революцию на десять лет, правда, потом революция оказалась бы тем более основательной. А вообще говоря, снова пахло войной; Бисмарк произвел с союзом с Австрией совершенно такую же демонстрацию, как в 1867 г. с южногерманскими союзами во время люксембургской истории. Посмотрим, не произойдет ли чего-либо весной.
Твои сообщения о состоянии германской промышленности нас очень заинтересовали, в особенности же категорическое подтверждение того, что картельный договор производителей железа расторгнут. Эта история не могла долго продолжаться, особенно у германских промышленников, которые не могут жить без самого мелкого жульничества.
Мейеровских работ мы здесь до сих пор не видали, и поэтому то, что ты нам о них сообщил, было для нас новостью. Что Маркс будет фигурировать в соседстве с его кардиналами, следовало ожидать; Мейер всегда испытывал особенное удовольствие, когда ему случалось прямо от кардинала Маннинга являться к Марксу, он не упускал случая сказать об этом.
В своих «Социальных письмах» Родбертус ( И. К. Родбертус. «Социальные письма к фон Кирхману») почти напал на след прибавочной стоимости, но дальше он не пошел, не то ему пришлось бы распрощаться со всеми своими мечтаниями о том, как бы помочь запутавшемуся в долгах юнкеру, а у нашего милейшего Родбертуса не могло быть желания распрощаться с этим. Но, как ты говоришь, он во много раз лучше всех немецких вульгарных экономистов, включая и катедер-социалистов, которые ведь живут только нашими отбросами.
История с Карлушиным сватовством тоже оказалась для нас новостью. Свадьба, как рассказывали мне очевидцы, была будто бы очень унылой - настолько, что кто-то из присутствовавших на гражданском бракосочетании воскликнул: «Это первоклассные похороны!».
Вчера я отослал в Цюрих последнюю часть рукописи брошюры, а именно, приложение о марке и краткую историю немецкого крестьянства вообще. Так как Маурер очень плохо пишет и часто перескакивает с одного предмета на другой, то при первом чтении трудно уловить суть. Как только я получу корректурные листы, я тебе пошлю всю работу, потому что в ней не просто извлечения из Маурера, но и косвенная критика его взглядов, а также много нового. Это первый плод моих работ по немецкой истории, которой я занимаюсь несколько лет, и я очень рад, что могу поднести его в первую очередь не педантам и прочим «образованным», а рабочим.
Пора кончать, иначе я не успею отправить письмо заказным вечерней почтой. Пруссаки, по-видимому, еще не дошли до того, чтобы вскрывать заказные письма; до сих пор вся корреспонденция приходила в нормальном виде, - долголетний опыт научил меня разбираться в этих вещах более или менее точно.
Передай, пожалуйста, своей жене (Юлии Бебель) прилагаемую рождественскую открытку и мой сердечный привет.
Твой Ф. Э.
МАРКС - ЭЛЕОНОРЕ МАРКС В ЛОНДОН
Вентнор, 23 декабря 1882 г.
Дорогое дитя!
Из письма Лауры (которое прислал мне для сведения сегодня Энгельс) я вижу, что у Женнички вновь вспыхнуло это тяжелое воспаление. Если на него не обратят внимания, я опасаюсь самого худшего. Нам надо все же обдумать (и поговорить об этом с Ленхен перед ее отъездом ко мне), не следует ли нам увезти от Женнички по крайней мере Гарри, даже если бы в крайнем случае он приехал сюда. Разве Женничка найдет время для лечения болезни со всеми этими малышами! А, с другой стороны, насколько будет запущен наш Джонни (в санитарном отношении), если его место займет кто-нибудь другой!
Гарри чрезвычайно отягощает столь тяжелое положение бедной Женнички.
Привези мне только «Физиологию» Ранка (или Ранке, не помню); кроме того, плохонькую книжицу Фримана («История Европы»), ибо она заменяет мне хронологическую таблицу; она лежит в моей спальне на полках с газетами и прочим.
МАРКС - ЭЛЕОНОРЕ МАРКС В ЛОНДОН Вентнор, 8 января 1883 г.
1, St. Boniface Gardens Дорогая Туссинька!
В субботу я получил записку от д-ра Уильямсона вместе с письмом на имя Уильямсона от д-ра Ф. Бейшоу, помеченным: 4 января 1883 г., 5, Warrior Square, St. Leonards on Sea. В письме между прочим говорится: «У нас целую неделю почти непрерывно шел дождь либо же было просто сыро, но со второго числа установилась, напротив, сухая погода. С тех пор, обычно днем, светит солнце, хотя и не продолжительное время. Постараюсь послать Вам завтра дальнейшие сведения. Считаю, что климат Гастингса в общем суше, чем на большей части южного берега, хотя, быть может, и за счет тепла» и т. д.
В субботу (6 января) здесь была хорошая погода, но только днем; вчера тоже было сухо, но холодней; самое солнечное место, как всегда, на эспланаде (площадке для прогулок). Вчера и позавчера гулял; и сегодня день обещает быть хорошим. В общем же прохладно, если находишься не на самом солнцепеке. Но во всяком случае есть надежда на постепенное повышение температуры.
А в Гастингс можно будет перебраться в случае, если погода здесь подведет, не говоря уже о том, что настанет момент, когда перемена места сама по себе будет полезна. Теперь-то уж нам известно, что переезд из Вентнора в Гастингс имеет некоторый смысл, чего нельзя сказать о ближайших к Вентнору точках южного побережья, находящихся почти в тех же условиях, как и остров Уайт.
Я все еще веду тяжелую борьбу со скоплением мокроты; в субботу утром, когда я вставал с постели, у меня был спазматический приступ кашля, так что несколько секунд я тщетно пытался вздохнуть. Думаю, что это было следствием нервного раздражения - тревоги за Женничку! Больше об этом говорить не стоит. Я бы немедленно отправился в Аржантёй, но присутствие больного гостя, пожалуй, только еще больше обременит дитя! Ведь никто мне не может гарантировать, что такая поездка не вызовет у меня рецидива, которого я до сих пор счастливо избегал. Но все же это тяжело - не иметь возможности навестить дитя.
С наилучшими пожеланиями Олд Ник
МАРКС - ЭЛЕОНОРЕ МАРКС В ЛОНДОН Вентнор, 9 января 1883 г.
Мое дорогое, любимое дитя!
Как это мило с твоей стороны писать мне так часто и с такими подробностями, но мне бы не хотелось посягать на то весьма ограниченное «свободное» время, которым ты можешь располагать. Письмо твое я получил уже после того, как отправил свое, - по возвращении с прогулки на взморье. Из Парижа пока никаких новостей.
Сегодня, несмотря на завывание ветра, я только собрался было «в экскурсию», как явился мой доктор; он заявил, что я должен остаться дома, так как на улице очень холодно. Он снова меня выслушал. Все по-старому, то есть хронический катар (поэтому и все еще не прекращающаяся хрипота), но если смотреть с «более высокой» точки зрения, то состояние мое улучшилось, поскольку места, вызывающие опасение, совершенно не затронуты. Однако почти непрекращающийся кашель, уже сам по себе крайне тягостный, становится просто невыносимым из-за ежедневной рвоты. Это делает работу зачастую невозможной, и доктор надеется - он еще надеется, а это уже кое-что! - что сумеет избавить меня от этого мучения (с помощью только что прописанного мне снадобья). Поживем - увидим.
Кстати! Где-то в моей спальне или в моем рабочем столе, в бумажнике или в какой-нибудь маленькой коробочке должно быть еще несколько экземпляров моей алжирской фотографии. Если тебе удастся обнаружить их, может быть, ты вышлешь мне две карточки.
Одну из них я обещал преподнести мадам Уильямсон.
Г-н Мейснер вчера прислал мне свой счет за 1881 г.120; доход совсем невелик, но в 1882 г. непременно будет больше, так как он одновременно пишет мне, что распродажа экземпляров «Капитала» быстро подходит к концу. Разумеется, Мейснер с нетерпением ждет корректурных листов. К тому же он давным-давно ничего обо мне не слышал. Теперь наконец он получит от меня подробный ответ.
Речь Коуэна quad Египта в сущности все та же старая гайндмановская английская политическая «музыка будущего». Ох, уж эти вздыхающие буржуа (а Коуэн тоже буржуа в этом отношении), эти бедные английские буржуа, стонущие под все возрастающим бременем возлагаемой на них «ответственности» за их историческую миссию, столь тщетно сопротивляющиеся ей! Но ведь даже Коуэн облизывается при одной мысли о чарующем зрелище укрепленных агрессивных баз от Атлантического до Индийского океана и в придачу «Британско-Африканской империи» от Дельты до Капской провинции. Недурна картинка! В самом деле, может ли быть более бесстыдное и лицемерно-ханжеское «завоевание», чем завоевание Египта, - завоевание, когда царит глубокий мир! Даже тот же Коуэн - а он, несомненно, лучший из английских парламентариев, - восхищается в душе подобным «геройством»; «блестящая демонстрация нашего военного могущества». Бедный Коуэн! Он настоящий британский «буржуа» (в этом смысле); он думает, что заключил великолепную и к тому же очень выгодную сделку; он и не видит, что английский «старый благородный господин» является только орудием в руках других, не британских ловкачей, поскольку в этом событии замешана «политика», а «ответственность» за «внутренние» интересы преспокойно взяли на себя Гошен и К°.
Временами Коуэн оказывается настолько во власти предрассудков, что считает лорда Дафферина действительно непревзойденным дипломатическим гением. Однако к черту этих британцев!
Поцелуй моего внука за меня.
До свидания.
Олд Ник
МАРКС - ЭЛЕОНОРЕ МАРКС В ЛОНДОН Вентнор, 10 января 1883 г.
Дорогое дитя!
Прилагаемое письмо Лафарга (будь добра позднее возвратить его мне) очень успокоило меня относительно Женнички, хотя Лафарг - возможно мне в утешение - все дело изображает слишком оптимистически; но, кажется, непосредственная опасность миновала.
Очаровательны его сообщения о Волке, Па(который теперь преклоняется перед Волком) и т. д.
При теперешнем положении дел (а в этом согласен со мной и Энгельс) данный момент абсолютно неблагоприятен для отправки Джонни в Аржантёй. Ему нельзя возвращаться, пока Женни снова не будет в состоянии сама вести хозяйство. Надо иметь в виду только главное, а не второстепенные соображения, а ведь это-то чуть было и не убило Женни. На несколько месяцев больше или меньше - это не важно, не говоря уже о том, что бедный мальчик с самого начала погрузился бы в пучину беспорядка.
Надеюсь, Туссинька, что ты тотчас же напишешь Женничке в этом смысле. Лонге я еще сегодня черкну несколько строк об этом в адрес «Justice».
Ты должна передать маленькому Джонни известия о его братишках; разумеется, ты сообщишь также и Ленхен о главном из письма Лафарга.
Погода вчера была отвратительная, да и сегодня она далеко не «блестящая» - сыро. И все же я думаю сегодня мою прогулку...*
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 18 января 1883 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Сперва праздничные дни, потом дни траура (по поводу смерти Женни Лонге) - все время помехи. Вы сами понимаете, что у меня почти нет ни одной свободной минуты с тех пор, как Маркс, возвратившись из Вентнора, оказался здесь под домашним арестом из-за бронхита, к счастью, пока несерьезного; ему нельзя много говорить, и мне приходится устраивать все семейные дела. (Только ни слова об этом в газете, Маркс пришел бы в ярость, если бы увидел, как бесцеремонно, да к тому же отчасти и не верно, толкует об этом бравый Фирек в сегодняшней «Suddeutsche Post».)
Все же я, наконец, урвал часок для Вас. Что касается возвращаемого при сем Гумбеля, то он имеет с гейневским Гумпелино ту общую черту, что тоже интересуется бумажками.
Вообще же это превосходный экземпляр немецкого социалиста за границей, так как он, очевидно, побывал в Париже. Вследствие того, что для этих людей создали теорию, в которой они сами совершенно неповинны и которую они часто понимают лишь весьма элементарно или вообще не дают себе труда ее понять, - каждый захолустный простофиля среди них считает себя выше всех других иностранцев. Он приезжает из Хейльбронна или какой-нибудь другой захолустной дыры в Лондон или Париж и приходит в негодование от того, что там не признают его захолустной точки зрения. Вместо того чтобы расширить свой кругозор и кое-чему научиться, он намеренно становится еще более ограниченным, чем прежде, потому что тогда его отличие от недостойных иностранцев и, стало быть, его воображаемое превосходство выступают еще ярче. Люди этого типа господствуют, однако, в немецких обществах за границей, и если они теперь заставляют Вас страдать, то вспомните-ка, кто пытался после издания закона против социалистов придать этим обществам путем централизации и т. д. незаслуженное значение? Если бы Вы тогда так же хорошо знали этих людей, как сейчас, Вы вряд ли проявили бы столько усердия.
«Партия чистых рук» - что это означает? Не то ли, что чистые руки у Гассельмана или Фрицше и у стольких других, про которых мог бы порассказать всякий, кто был выслан за границу или сам приезжал сюда?
Особенно хорош Гумпелино, когда заводит речь о своих бумажках. Когда этакий захолустный рыцарь добродетели так фарисейски выступает против порядков, которые достаточно неприятны, но реальная польза которых для партии все же бесконечно перевешивает возможный вред, - это уж наверно не спроста. У рабочих нет бумажек. Им на биржевой отдел ровным счетом наплевать. Значит, мелкий буржуа, который тоже желает заработать на бумажках, - вот кто требует благонамеренного, добропорядочного, благопристойного биржевого отдела в своей партийной газете. Во-первых, не дело социалистической газеты давать указания, как лучше всего эксплуатировать рабочих - доходы от бумажек получаются тоже ведь за счет неоплаченного труда. А во-вторых, если Гумпелино все-таки требует этого от социалистической газеты, то это отнюдь не говорит в пользу его социализма и еще меньше в пользу его коммерческого гения. У меня тоже есть бумажки, которые я время от времени покупаю и продаю. Но я все-таки не настолько наивен, чтобы при моих операциях искать совета в социалистической печати. Кто станет это делать и прогорит - так ему и надо. Абрахам Гумпелино, крестись!
Нас очень порадовали ответы Грилленбергера и «So.aldemokrat» на лицемерие Путкамера. Так и следует: не извиваться и не изворачиваться под ударами противника, как это делают еще очень многие, не выть, не хныкать и не лепетать извинения, что у нас, мол, не было дурных намерений. Надо отвечать ударом на удар, на каждый удар врага - двумя, тремя ударами. Такова издавна наша тактика, и до сих пор мы, кажется, недурно справлялись с любым противником.
«Впрочем, духу наших войск свойственна атака, и это как раз очень хорошо», говорит старый Фриц в инструкции своим генералам, и то же можно сказать о наших рабочих в Германии. Но когда, например, Кайзер во время дебатов об исключительных законах - если только краткий отчет ..... верен - отступает и хнычет, что мы, мол, революционеры лишь в пиквикском смысле - как быть тогда? А надо было сказать вот как: что весь рейхстаг и Союзный совет сидят на своих местах только благодаря революции; что старый Вильгельм, когда он проглотил три короны и один вольный город, тоже был революционером; что вся законность, вся так называемая правовая почва есть не что иное, как продукт бесчисленных, но совершенных против воли народа, направленных против народа революций. О, эта проклятая немецкая дряблость мысли и воли, которую с такими усилиями протащили в партию вместе с «образованными», - когда же мы, наконец, избавимся от нее!
Закрывается почта. На отдельные пункты Вашего письма, которые я, быть может, пропустил, отвечу при первой возможности. Спасибо за фотографию. Когда пришлете корректуру?
Привет.
Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 8 февраля 1883 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
1. Надеюсь, Вы получили посланную отсюда 20 декабря заказным письмом последнюю часть рукописи (Марку).
Однако типографские проволочки доходят до безобразия. Если так будет продолжаться, Вы можете отпечатать заново титульный лист и поставить на нем 1884 год. Когда же будет наконец следующий лист*?
2. Я не получил ни первого законопроекта о страховании от несчастных случаев, ни речи Бебеля по этому поводу. Но мне кажется, что специальное выступление против бисмарковского социализма было бы теперь уже запоздалым. Газетка Фирекапотеряла всякий вкус к нему; Зингер, до этого сильно страдавший манией огосударствления, в последнее время совершенно освободился от нее и был прямо-таки революционен, а слабосильная команда в рейхстаге, Блос, Гейзер и К°, утратила, по-видимому, если не желание, то во всяком случае мужество. К чему же, в таком случае, палить из пушек по воробьям? Мне кажется, надо предоставить бисмарковскому социализму самому похоронить себя. Значит, остается только критика дурных лассалевских пережитков. Но если печатание брошюры будет идти так медленно, то, пожалуй, и это выступление устареет прежде, чем появится на свет.
3. Насчет Малона Вы ошибаетесь. Этот человек не так глуп, или, вернее, не так бесхитростен, каким прикидывается. Это мнимый простак, который выучился у бакунистов, как исподтишка нажимать и при этом делать вид, что жмут его. Вы когда-нибудь убедитесь, что я прав.
4. Биржевой налог. Здесь, в Англии, он существует давным-давно в виде простого, самого обыкновенного гербового сбора при передаточном акте - 1/2% с уплаченной суммы и 5 шиллингов за запись (акций на предъявителя здесь мало, они обложению не подлежат). Результат только тот, что настоящая биржевая игра идет со сделками на разницу, при которых не бывает фактической передачи. Так что налог затрагивает только так называемое «солидное капиталовложение». Да и никак нельзя этого сделать таким образом, чтобы биржевые игроки не могли его обойти.
Я против этого 1) потому, что мы ведь вообще требуем только прямых налогов и отвергаем все косвенные, чтобы народ знал и чувствовал, сколько он платит и каким образом следует нападать на капитал; 2) потому, что этому правительству мы ни в коем случае не можем вотировать ни гроша.
Вопли против биржи Вы справедливо называете мелкобуржуазными. Биржа изменяет только распределение прибавочной стоимости, уже украденной у рабочих, а как это происходит, это для рабочих, как таковых, вначале может быть совершенно безразличным. Но биржа изменяет распределение в сторону централизации, в огромной мере ускоряет концентрацию капиталов и потому является столь же революционным фактором, как и паровая машина.
Чисто мелкобуржуазными являются также налоги с моральной целью - разве только налог на пиво и на водку еще можно бы оправдать. Но то, что предлагается здесь, - просто смешно и насквозь реакционно. Если бы биржа не создала в Америке огромных состояний, как могли бы возникнуть там, в этой крестьянской стране, крупная промышленность и социальное движение?
Было бы очень хорошо, если бы Вы как-нибудь выступили по этому вопросу, но осмотрительно. Нельзя подставлять себя под удары Штёккеров.
5. Третье издание «Капитала». Оно, по-видимому, несколько затянется, потому что Маркс все еще болен. Пребывание в Вентноре при постоянно дождливой погоде не пошло ему на пользу. А тут еще смерть дочери*. Он вернулся три недели тому назад и так охрип, что еле может говорить; при таких условиях многого нельзя требовать (только ни слова об этом в газете).
6. За книгу Родбертуса - Мейера мы будем Вам очень благодарны. Этот человек когдато близко подошел к открытию прибавочной стоимости, но его поместье в Померании помешало ему сделать это.
Большое спасибо за фотографию.
Каутский прислал мне свою брошюру об американском зерне ( К. Каутский. «Заокеанская конкуренция съестными припасами»). Какая великолепная ирония: три года тому назад утверждалось, что надо ограничивать рост населения, потому что иначе ему нечего будет есть, а теперь оказывается, что население недостаточно велико, чтобы съесть одни только американские продукты! Такие казусы происходят потому, что так называемые «вопросы» изучают один за другим, вне всякой связи. При этом становятся, конечно, жертвой той диалектики, которая вопреки Дюрингу «объективно присуща самим вещам».
Я рад узнать, что в гогенцоллернской семье опять есть ######## по профессии. Этого не хватало для полноты картины.
Принц Карл и Фридрих-Вильгельм II тоже, правда, «занимались» этим делом, но также и женщинами. Да, кстати: передал ли Вам Адольф Бёйст «Тайную историю берлинского двора» Мирабо, которую я послал с ним для Вас? Если нет, возьмите ее у него. В книге неоценимые материалы о Фридрихе-Вильгельме II, в важнейших местах загнуты страницы.
С сердечным приветом Ваш Ф. Э.
14:54 09.07.2015
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 10 февраля 1883 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Почтительнейше подтверждая отправление моего вчерашнего письма, прилагаю при сем письмо для Каутского, прежний адрес которого, может быть, уже не годится.
Возвращаясь к биржевому налогу, замечу, что нам вовсе не следует отрицать «аморальность» и жульничество биржи. Мы можем даже в самых резких чертах изображать ее как крайнее проявление капиталистической наживы, где собственность совершенно непосредственно переходит в воровство; но тогда следует сделать и дальнейший вывод, что отнюдь не в интересах пролетариата обламывать эту представленную во всей своей чистоте вершину нынешнего хозяйства, а, наоборот, надо дать ей совершенно свободно развиваться, чтобы и последнему дураку стало ясно, к чему приводит современное хозяйство. Нравственное негодование мы предоставим тем, кто достаточно алчен, чтобы играть на бирже, не будучи даже биржевиком, и кто поэтому, как и полагается, становится жертвой грабежа. А когда биржа и «солидный деловой мир» вцепятся друг другу в волосы и когда помещик, который тоже пытается спекулировать на бумажках и неизбежно выходит из этих спекуляций дочиста обобранным, станет третьим во взаимной борьбе этих трех главных частей эксплуатирующего класса, - тогда мы будем четвертой стороной: той, которая смеется.
Прошу и Вас также прислать мне точный адрес с указанием улицы и номера дома. Иначе я не смогу послать деньги, а мне их нужно будет послать, между прочим, за шесть экземпляров брошюры о Шмидте (Немецкая тайная полиция в борьбе с социал-демократией), которую мы с Шорлеммером хотим отправить в Германию и которую прошу мне прислать.
На этом я должен, однако, закончить.
Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - КАРЛУ КАУТСКОМУ В ВЕНУ Лондон, 10 февраля 1883 г.
Дорогой г-н Каутский!
Наконец-то я могу Вам ответить и поблагодарить Вас за все присланное. Вы себе и представить не можете, сколько самых различных помех не давали мне не только работать, но даже вести самую срочную переписку. С тех пор, как заболел Маркс, все бремя падает на меня одного, а вдобавок число запросов и т. д. удваивается. К тому же по вечерам я не могу писать, потому что это утомляет глаза и приводит к бессоннице. Таким образом, для всей письменной работы остается несколько дневных часов, которые зимой здесь так коротки; вдобавок при здешних расстояниях, если понадобится хоть один раз сходить в город, то почти всегда пропадает целый рабочий день. А какая у меня была в последнее время беготня!
Но довольно об этом. «Neue Zeit» я еще не видел, но сегодня напишу Дицу. Чтобы послать подписную плату почтовым переводом, мне необходимо знать улицу и номер дома - такое здесь правило.
Ваша работа о производстве съестных припасов в Америке очень своевременна.
Г-н Мейер, вероятно, очень гордится тем, что Вы в такой степени использовали его сообщения. В Вене ли он еще и встречаете ли Вы его?
Но какова ирония всемирной истории! Три-четыре года тому назад Вы, как новоиспеченный мальтузианец, проповедовали необходимость ограничить прирост населения искусственным путем, так как иначе, мол, всем нам скоро нечего будет есть. Теперь же Вы доказываете, что не хватает населения даже для того, чтобы поглотить, помимо продукции самой Европы, еще и избыток произведенных в Америке съестных припасов. Граф Эриндур, разгадай мне эту загадку природы! Стало быть, теперь приходится убирать подальше не хлебную корзинку, а пресловутую маленькую губку. Это, впрочем, отнюдь не помешает тому, чтобы тот же или какой-либо другой прием с успехом применялся в буржуазных семействах для того, чтобы поддерживать соответствие между количеством детей и доходами, не подрывать здоровья женщины слишком частыми родами и т. д. Но я все же остаюсь при том мнении, что это - частное дело мужа и жены и, пожалуй, их семейного врача (я сам рекомендовал в подобном случае то, что Вы называете «способом Рачиборского»), и думаю, что наши пролетарии будут и впредь, как до сих пор, верны своему имени, производя на свет многочисленное proles.
Вас, наверно, не удивит, что в отношении Вашей статьи о гетеризме я все еще стою на старой точке зрения: что общность женщин (и мужчин для женщин) была исходным пунктом половых отношений внутри племени. Напротив, психологическое объяснение ревностью протаскивает позднейшие воззрения и опровергается сотнями фактов (о чем ниже). Дарвин в этой области так же мало авторитетен, как и в политической экономии, откуда он заимствует свое мальтузианство. Об обезьяне мы не знаем в этом отношении почти ничего, так как наблюдения в зверинце ничего не доказывают, делать же наблюдения над стадом диких обезьян трудно, и произведенные якобы наблюдения не могут быть ни точными, ни окончательными, ни тем более пригодными для обобщений. Горилла и орангутанг и без того не в счет, так как не живут стадами. Первобытные племена со свободной моногамией, на которые Вы ссылаетесь, я считаю выродившимися - относительно жителей полуострова Калифорнии Банкрофт это доказал. Не грубость является показателем первобытного состояния, а степень сохранения старых кровных связей племени. Эти связи, следовательно, и необходимо устанавливать в каждом отдельном случае, прежде чем делать какие-либо выводы из отдельных явлений у того или иного племени. Так, например, у обитателей полуострова Калифорнии эти старые связи в значительной мере ослабели, причем их не заменила какая-либо иная организация; это верный признак вырождения. Но и они свидетельствуют против Вас. И у них женщины периодически возвращаются в состояние общности. Это и есть главный пункт, о котором Вы, однако, вовсе не упоминаете. С такой же достоверностью, как там, где земля при принудительном переделе периодически вновь возвращается в общее владение, можно сделать заключение о прежней полной общности земли, - с такой же достоверностью можно, по моему мнению, заключать о первобытной общности женщин повсюду, где женщины периодически возвращаются - реально или символически - в состояние общности. А это происходит не только у Ваших обитателей полуострова Калифорнии, но - либо реально, либо символически - также и у очень многих других индейских племен, кроме того, у финикийцев, вавилонян, индийцев, славян, кельтов, - следовательно, было давным-давно и притом широко распространено, - и целиком опровергает психологический аргумент ревности. Мне очень хотелось бы посмотреть, как Вы в дальнейшем сумеете преодолеть это затруднение, потому что обойти его Вам ведь не удастся.
Только что пришла Пумпс с мужем и ребенком, и тут всякому писанию конец. Всегда так.
С сердечным приветом Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ЛАУРЕ ЛАФАРГ В ПАРИЖ Лондон, 16-17 февраля 1883 г.
Моя дорогая Лаура!
Начинаю это письмо - в 4 часа пополудни - будучи неуверенным в том, когда мне удастся его закончить; постоянные помехи, во власти которых я находился последнее время, совсем не оставляли мне времени, за исключением вечеров, а по вечерам я не решаюсь много писать, так как это утомляет глаза.
Твой «Салас-и-Гомес» в целом - шедевр. Та же терпкость языка, что и в оригинале, - терпкость, которая так нравится нам в молодом хорошем красном вине, здоровая терпкость, приближающая терцины Шамиссо к терцинам Данте больше, чем у какого-либо другого поэта. Я сравнил все с оригиналом строку за строкой и удивлен точностью воспроизведения оригинала. Однако мне хотелось бы, чтобы ты попробовала изменить некоторые места с тем, чтобы сделать перевод безупречным. Конец, как ты сама утверждаешь, сделан наспех, и на самом деле так оно и есть, если не считать деталей.
Введение. Терцина 3. «Так высилась она» - она не могла «выситься», потому что ее можно было видеть только с топ-мачты. - «С «Рюрика»»: так нельзя, ибо Шамиссо сам находился на борту «Рюрика».
Терцина 5. Думаю, что она нуждается в переделке. «Den Versuch zu wagen» (Отважиться на попытку) относится просто к риску провести лодки в сохранности через буруны, образованные коралловыми рифами, окружающими все острова в тех широтах.
Терцина 7, з. Недостает одного слова; «our» (наш) нельзя использовать как двухсложное.
Терцина 15. Перевод: «хотя... это могло быть стерто» может ввести в заблуждение. В оригинале ясно сказано, что написанное было стерто не чем иным, как ногами самих людей.
Терцина 31, 1. «Эту скалу» никак нельзя делать «холодной», ибо «она обжигает ему ноги сквозь подошвы».
Первая надпись. Терцина 1. «Ich sah bereits im Geiste» ( «Я сидел мысленно уже») - этого нельзя опускать в начале. Читатель на основании перевода может подумать, что человек уже полностью владел всеми этими воображаемыми сокровищами и только в конце, - терцина 8, - имеется указание, да и то недостаточно четкое из-за опущенного вначале, что все это было только фантастической грезой. Образ отважного моряка, отправившегося на поиски богатства, составляет основу всей этой части, и поэтому он должен выделяться с самого начала рассказа.
Терцина 4, «and for myself were too content and gain» ( «и сам я также был доволен и выгоду извлек». У Шамиссо: «Und selber hat ich Ruhe mir gewonnen» - «А для себя достиг покоя я».) непонятно без обращения к оригиналу.
Терцина 9, «cabins» (каюты) прибавляет лишний слог к строке и неточно. «Der untre Raum» (трюм) на языке моряков - «hold», к тому же это односложное слово.
Вторая надпись. Не содержит дефектов за исключением одного, да и тот является опиской. Терцина 16, «For they (have) sighted me»(так как они увидели меня) пропущено «have».
Третья надпись. Терцина 7. Я предпочитаю оборот «worser far» (гораздо хуже), но понравится ли он филистерской публике? А сможешь ли ты стать филистером настолько, чтобы сказать «worse by far»?
Терцина 15-20: твои собственные варианты показывают, что ты не совсем удовлетворена своей работой. Я совершенно уверен, что здесь можно предпринять новую попытку, которая увенчается успехом. А заключение очень хорошее.
Как обычно, начало, когда ты еще не вработался, и конец, когда ты уже немножко устал, - являются слабыми моментами, но я думаю, что после того как все это полежит у тебя некоторое время, ты будешь в состоянии вновь приняться за дело со свежими силами и сделать его так, как ты, несомненно, можешь сделать.
Мавр также хочет прочесть перевод, но еще не сейчас. Недавно у него были очень плохие бессонные ночи, которые перебили ему его интеллектуальный аппетит, так что он начал читать вместо романов издательские каталоги. Однако позапрошлая ночь прошла хорошо, и вчера он выглядел совершенно другим человеком. Еще один хороший симптом: его ноги, прежде по вечерам холодные, как лед, и согревавшиеся только благодаря горячим горчичным ваннам, за последние две ночи были совершенно теплыми, и никаких ванн не потребовалось. Хроническое воспаление гортани и бронхов медленно проходит, но глотание все еще болезненно и голос очень хриплый. Я продолжу эту сводку сегодня вечером, после того как увижу его. Аппетит у него вчера был очень хороший; Ним превосходит себя в изобретении новых блюд применительно к его заболеванию.
17 февраля. Был уже час ночи, когда я вернулся вчера с Maitland Park, поэтому я не смог закончить это письмо. Мавр чувствовал себя почти так же, как обычно, но отказался от каталогов и снова взялся за Фредерика Сулье - так или иначе хороший признак. Что ты скажешь по поводу того, что он выпивает пинту молока ежедневно, он, который терпеть не мог молока, даже когда оно просто стояло на столе! Так или иначе это идет ему на пользу.
Кроме рома время от времени (особенно с молоком) он выпивает примерно за каждые четыре дня бутылку коньяку.
Хуже всего то, что заболевание его настолько сложно, что в то время, когда надо уделять внимание вещам самым неотложным - органам дыхания - и временами давать снотворное, приходится пренебрегать другими вещами, например, состоянием желудка; как тебе известно, его желудок отнюдь не самый совершенный орган пищеварения. Однако аппетит у него сохраняется довольно хороший, и мы делаем все возможное, чтобы снабжать его главным образом такой провизией, которая содержит большое количество питательных веществ в небольшом объеме.
Полагаю, наши друзья слишком поспешили с новой «Egalite». Что станет с газетой, если Полю и Геду придется «отбывать срок» по решению муленского суда, что, в конце концов, вполне возможно? Вступительная статья Геда это вообще не то, что требовалось бы. То, что он говорит о судьях, избранных всеобщим избирательным правом, вполне применимо как к самому всеобщему избирательному праву, так и к республике и к любому другому политическому институту. Если господа французы не знают, как использовать это всеобщее избирательное право, тем хуже для них. Дайте нашим людям в Германии право избирать судей - они проведут выборы во всех больших городах и сделают Берлин слишком жарким местом для старого Вильгельма и Бисмарка, если они не прибегнут к coup d`etat. Но говорить: белое, потому что мой противник говорит: черное - значит просто подчиниться закону своего противника, а это ребяческая политика. Я боюсь, что вновь неожиданно и довольно основательно обнаруживается старое анархистское бахвальство Геда, а в таком случае он зайдет в тупик.
«Двое скучающих» Поля очаровательны. Это как раз по его части.
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 27 февраля 1883 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
У меня в последнее время произошла небольшая размолвка с Фиреком, заставившая меня порвать с ним. Так как возможно, что он приедет в Цюрих на конгресс и будет там упоминать об этой истории в частных беседах, то я хочу, чтобы в этом случае была известна не только его версия. Поэтому я уполномочиваю Вас прочесть настоящее письмо каждому, с кем Фирек будет говорить об этом деле, а Бебелю и Либкнехту - при всех обстоятельствах.
Еще до рождества Фирек или, вернее, его жена прислали мне визитную карточку инженера Дейнхардта из Мюнхена с тремя вопросами химико-физико-промышленного характера и просили меня, если возможно, навести справки. Я послал карточку в Манчестер Шорлеммеру, который по поставленным вопросам сразу распознал пронырливого и назойливого изобретателя и к крайне лаконическим ответам присовокупил еще и «эпиграф». Вот в каком виде вернулась карточка к Фиреку: «1. Применяется ли уже озон на английских бумажных фабриках наряду с хлором и хлористой известью для беления тряпья? - Нет!
2. Имеет ли озон по сравнению с другими белильными средствами, применяемыми в промышленности, серьезные преимущества в техническом или финансовом отношении? - Нет!
3. Наталкивается ли добывание озона и его применение в промышленных предприятиях на значительные трудности? - Да! К. Дейнхардт, инженер» (напечатано на карточке), Эпиграф: «Apage inventor!» (Изобретатель, отвяжись!).
В таком виде карточка вернулась обратно. Если Фирек не хотел показывать эпиграф своему Дейнхардту, то ему стоило лишь переписать вопросы и ответы на лист бумаги или на открытку - и вопрос был бы исчерпан.
Но вот я получаю «Suddeutsche Post» № 7 (от 17 января) (которую Фирек посылал мне в обмен на «Labour Standard») и читаю в отделе «Почтовый ящик» следующее: «Г-ну инженеру Дейнхардту, здесь. Автор «Электротехнической революции» пишет нам, что, несмотря на противоположные заявления г-на проф. Шорлеммера из Манчестера, он продолжает утверждать, что озон добывается с помощью динамо-машины» и т. д.
Что это значит? Каким образом это совершенно частное сообщение попало в газету вместо настоящего почтового ящика? И как Фирек посмел публично использовать в своей газете частное сообщение, которое Шорлеммер, исключительно из любезности к Фиреку, сделал Дейнхардту - субъекту, по свидетельству самого Фирека, крайне назойливому? Либо Фирек не понимал, что он делает, либо он сделал это из мести за «эпиграф».
Между тем в трех поставленных вопросах и ответах на них вовсе не говорится о том, добывается ли озон с помощью динамо-машины; динамо-машина в них вообще не упоминается. Стало быть, Фирек, косвенно приписывая Шорлеммеру отрицание того, что озон вообще добывается с помощью динамо, прямо искажает истину и приписывает Шорлеммеру утверждение, которого тот никогда не делал. Но химику с более чем европейским именем несомненно не может быть безразлично, если ему приписывают в химико-физических вопросах утверждения, которых он никогда не высказывал, и притом делают это публично в университетском городе Мюнхене, где тоже ведь есть химики и физики, которые могут это прочесть. Я отправил поэтому, считая это своим прямым долгом, газету Шорлеммеру, который прислал мне следующее письмо для Фирека: «Когда кто-нибудь» (цитирую по памяти) «без разрешения публикует частное сообщение, это неприлично.
Но если к тому же это сообщение еще искажают, это уже больше чем непристойно».
Шорлеммер требует поэтому для выяснения дела опубликования всего содержания карточки - с вопросами, ответами и эпиграфом.
На это последовало длинное письмо Фирека ко мне о том, что Дейнхардт бомбардировал его тремя письмами по поводу озона (так что выражение: «Apage inventor!» было вполне уместно!); мое же письмо, полученное им вместе с письмом Шорлеммера, для него все равно, что нож к горлу (это неправда, он может показать письмо; я требовал только, чтобы он в вежливой форме дал полное удовлетворение Шорлеммеру). Но еще, мол, тяжелее для него письмо Шорлеммера с предъявленным в нем требованием. Эпиграфа он не может-де опубликовать (этого, конечно, Шорлеммер и не требовал всерьез), а остальное - лишь в том случае, если Шорлеммер возьмет обратно оскорбительные выражения своего письма. Пока, дескать, он еще не видит, в чем его ошибка, на наши же требования, поставленные в «такой совершенно неприемлемой форме», on должен ответить отказом.
«Я же не знал, что г-н профессор Шорлеммер читает «Suddeutsche Post», и мог ли я предположить, что Вы ad hoc послали ему этот номер?! Ведь возможность, что Вы могли стать доносчиком на меня, я считаю... исключенной, и я был бы только рад, если бы Вы помогли мне сделать шаги, требуемые для успокоения крайне раздраженного профессора». Его читатели, мол, на 11/12 партийные товарищи... И пусть от него не требуют того, чего «не в состоянии выполнить уважающий себя человек» и т. д.
Итак: человек злоупотребляет, по его собственному признанию, именем Шорлеммера и искажает его слова в надежде, что тот об этом не узнает. А когда я сообщаю об этом Шорлеммеру, - я, который один только и впутал его в эту историю, - то я оказываюсь «доносчиком» на Фирека. Пострадавшим лицом оказывается не Шорлеммер, а Фирек, хотя Шорлеммер отозвался о поведении Фирека еще в чересчур мягких выражениях. Об искажении слов Шорлеммера вовсе умалчивается.
Наши ответы Фирек может прочесть каждому. Мы послали ему адресованное не на его имя, а на имя редакции заявление, которое мы, стало быть, предназначали для печати с предложением опубликовать тут же вопросы и ответы. Что же делает Фирек? Сперва он вежливо извиняется в «Почтовом ящике»: «Мы чрезвычайно сожалеем об этом досадном недоразумении и постараемся его уладить».
А затем? - В № 17, от 9 февраля, читаем: «К вопросу об электротехнической революции. Г-н профессор Шорлеммер из Манчестера дает следующие ответы на поставленные ему вопросы, которые мы помещаем здесь для выяснения одного (!) недоразумения (!)» (следуют вопросы и ответы).
Выяснение «недоразумения» сводится к полному затемнению дела; удовлетворение, которое должен был получить Шорлеммер, сведено к попытке поднять его на смех и снова злоупотребить его именем. После этого я стал отсылать «Suddeutsche Post» обратно нераспечатанной. Тогда от Фирека снова приходит открытка с вопросом, чем он заслужил такое оскорбительное (для него все оскорбительно!) обращение и т. д. Что я ему на это ответил, тоже открыткой, пусть он прочтет Вам сам, если желает. «С этакой свиньей надо порвать всякие отношения», - пишет мне Шорлеммер. Так я и сделал.
Ваш Ф. Энгельс
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 27, 28 февраля, 1 марта 1883 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Ваше письмо получил вчера вечером. «Egalite» опять лопнула; я попросил бы Вас опубликовать по этому поводу в «So..aldemokrat» следующие факты (см. прилагаемый листок*).
Надеюсь, что эти люди станут наконец умнее и не будут браться за издание ежедневной газеты на основании подобных договоров. Обжалование ни к чему не приведет, будет только стоить денег, и каждый французский суд рад будет случаю отказать социалистам и решить процесс не в их пользу, а газета все равно не оживет.
Между прочим, Гед и Лафарг привлекаются по статье Code penal: заговор и подстрекательство к гражданской войне - смертная казнь. Каков фарс!
Хорошо еще, что они теперь, по крайней мере, не могут больше заявлять публично о своей солидарности с анархистами в связи с тем, что те сидят за решеткой, - с этими детьми, которые играют с огнем, а когда их порют, прикидываются самыми невинными мальчиками на свете. У одного болвана в Брюсселе бомба разорвалась в кармане собственных брюк! Динамит начинает становиться просто смешным.
А теперь о другом. В результате одной гнусности, которую позволил себе Фирек по отношению к Шорлеммеру в «Suddeutsche Post», я порвал с ним. Подробности изложены в письме, которое я послал Шорлеммеру и которое он, если будет согласен с его содержанием, отошлет Вам завтра прямо из Манчестера (прилагаю это письмо - оно мне было возвращено, потому что я забыл его подписать). Мне не приходится Вам говорить, что если бы Фирек и Фрицше приехали не в качестве официальных представителей партии, мы здесь приняли бы их в то время очень холодно. Но ради этого, да еще потому, что Маркс был нездоров, мне пришлось в некотором роде выполнить долг гостеприимства. К тому же его, Фирека, теперешняя жена близко сошлась с моей племянницей (та и другая были в то время тайно помолвлены) и т. д. и т. д. Тогда я совершенно определенно высказал ему свое мнение о его склонности к вульгарной демократии. Словом, я с ним возился, а теперь этому должен быть положен конец.
Такого поведения, какое позволил себе Фирек по отношению к Шорлеммеру, не стерпел бы и чистильщик сапог. А ведь Шорлеммер, после Маркса, бесспорно, самый известный человек во всей европейской социалистической партии. Когда я с ним познакомился 20 лет тому назад, он был уже коммунистом. В то время он был бедным частным ассистентом у английских профессоров. Теперь он - член Королевского общества (здешней Академии наук) и самый крупный авторитет в мире по своей специальности - химии простых углеводородов (парафины и их производные). Его большой курс химии, изданный им вместо с Роско, но написанный почти исключительно им одним (это известно всем химикам), считается сейчас лучшим в Англии и Германии. И такое положение он завоевал себе за границей в борьбе с людьми, которые эксплуатировали его до последней возможности, - завоевал исключительно благодаря действительно научным трудам. Не было ни одного случая, чтобы он покривил душой. При этом он нигде не стесняется выступать как социалист, читает вслух за столом, где обедают доценты, остроты из «So..aldemokrat» и т. д., но справедливо требует, однако, чтобы его не вытаскивали под тем или иным предлогом напоказ публике помимо его воли, как это сделал Фирек. Однако - до завтра; скоро полночь, а я нарушил свое правило - не писать по вечерам.
28 февраля Сделайте одолжение, не называйте меня беспрестанно в газете «товарищем». Во-первых, я ненавижу всякие титулы, а так как во всей немецкой печати, той, с которой стоит считаться, людей называют без титула, просто по имени, если их не ругают, то и нам следовало бы этого придерживаться, кроме тех случаев, когда обозначение «товарищ» должно действительно сообщить читателю, что данное лицо принадлежит к партии. То, что уместно и принято на трибуне и в устных спорах, иной раз совершенно неприемлемо в печати. Кроме того, мы здесь вовсе и не «товарищи» в узком смысле этого слова. Мы принадлежим к германской партии едва ли в большей мере, чем к французской, американской или русской, и так же мало можем считать себя связанными немецкой программой, как и программой-минимум.
Мы придаем известное значение этому нашему особому положению представителей международного социализма. Оно, однако, не позволяет нам принадлежать к какой-либо отдельной национальной партии, по крайней мере до тех пор, пока мы не возвратимся в Германию и не примем непосредственного участия в тамошней борьбе. Теперь это не имело бы смысла.
Но поводу того, что Вы говорите о вине Либкнехта в привлечении филистерских элементов, мы уже давно придерживаемся того же мнения. При многих своих превосходных качествах Либкнехт обладает тем недостатком, что всеми силами старается привлечь в партию «образованные» элементы, и для него, как для бывшего учителя, ничего не может быть хуже, чем если в рейхстаге рабочий иной раз скажет мне вместо меня. Кандидатуру такого человека, как Фирек, ни в коем случае не следовало бы выставлять: он гораздо больше опозорил бы нас в рейхстаге, чем сотни неправильно употребленных «мне», что, кстати сказать, случается иной раз даже с Гогенцоллернами и фельдмаршалами. Если «образованные» и вообще пришельцы, происходящие из буржуазных кругов, не стоят полностью на пролетарской позиции, они только вредны. Но если они действительно стоят на этой позиции, они могут быть очень полезны, и их следует приветствовать. Далее, одна из особенностей Либкнехта заключается в том, что он ради временного успеха не задумываясь жертвует более серьезными успехами в будущем. Примером может служить весьма рискованная посылка Фирека и Фрицше в Америку. Пока все сошло гладко, но разве мы можем знать, не опозорит ли нас Фрицше в Америке в дальнейшем? А потом будут говорить: это был официально посланный представитель германской социал-демократии в Америке! Какую осторожность приходится соблюдать с такого сорта людьми при выдвижении кандидатур, доказывает случай с Оппенхеймером.
Снова прерываю!
1 марта С мелкобуржуазным мещанско-филистерским духом мы постоянно вели в партии самую жестокую борьбу, потому что он, развиваясь со времени Тридцатилетней войны, охватил все классы в Германии, сделался наследственной болезнью немцев, родным братом лакейства, верноподданнического смирения и всех прочих наследственных немецких пороков. Это он сделал нас за границей смешными и достойными презрения. Это филистерство - главная причина господствующей у нас дряблости и бесхарактерности. Оно царит на троне так же часто, как и в хижине сапожника. Лишь с тех пор, как в Германии образовался современный пролетариат, лишь с тех пор в его лицо развился класс, почти совершенно не зараженный этой немецкой наследственной болезнью, проявивший широту взглядов, энергию, юмор и упорство в борьбе. Как же нам не бороться против всякой попытки снова искусственно привить этому здоровому - и в Германии единственному здоровому - классу старый наследственный яд филистерской ограниченности и филистерской дряблости? Однако вожди, поддавшись испугу в первый момент после покушений и закона против социалистов, выказали страх, который только подтвердил, что сами они слишком долго жили среди филистеров и находились под давлением филистерского мнения. В то время партия, если и не стала филистерской, то все же должна была казаться таковой. Теперь все это, к счастью, преодолено, но вовлеченные в партию незадолго до закона против социалистов филистерские элементы, состоящие преимущественно из учившихся и в большинстве случаев недоучившихся людей, - все еще в партии, и за ними надо зорко следить. Мы очень рады, что Вы ей в этом помогаете. Вы там в «So//aldemokrat» - на важнейшем посту.
Оставьте, однако, в покое эту несчастную статью из «Jahrbuch». Она оправдывает биржевиков. Но можно прекрасно самому быть биржевиком и в то же время социалистом и поэтому ненавидеть и презирать класс биржевиков. Разве придет мне когда-либо в голову извиняться за то, что я когда-то был совладельцем фабрики? Здорово досталось бы тому, кто вздумал бы меня в этом упрекнуть. И если бы я был уверен, что завтра выиграю на бирже миллион и таким образом смогу предоставить большие средства в распоряжение партии в Европе и в Америке, я тотчас же отправился бы на биржу.
Вы совершенно правы относительно стремления заслужить похвалу врагов. Мы частенько из себя выходили, когда «Volksstaat» и «Vorwarts» с радостью отмечали, если кто-нибудь из катедер-социалистов одобрительно п....т. Предательство Микеля началось с его тезиса: «Мы должны во всех областях добиваться признания со стороны буржуазии». И Рудольф Мейер может льстить нам сколько угодно - его признают снова разве только за действительно заслуживающих внимания «Политических грюндеров» ( Р. Мейер. «Политические грюндеры и коррупция в Германии»). Мы, конечно, никогда не беседовали с ним на серьезные темы, а почти исключительно о Бисмарке и тому подобном. Но Мейер, по крайней мере, порядочный человек, который умеет показывать зубы и господам дворянам, а не карьерист, как все катедер-социалисты, которые процветают теперь также и в Италии. Образчик их, Акилле Лориа, был здесь недавно, но после двух визитов ко мне больше уж не приходил.
Шум, который поднял Фирек по поводу электротехнической революции, ничего не смысля в этом деле, только реклама для изданной им брошюры. Но в действительности это колоссальная революция. Паровая машина научила нас превращать тепло в механическое движение, но использование электричества откроет нам путь к тому, чтобы превращать все виды энергии - теплоту, механическое движение, электричество, магнетизм, свет - одну в другую и обратно и применять их в промышленности. Круг завершен. Новейшее открытие Депре, состоящее в том, что электрический ток очень высокого напряжения при сравнительно малой потере энергии можно передавать по простому телеграфному проводу на такие расстояния, о каких до сих пор и мечтать не смели, и использовать в конечном пункте, - дело это еще только в зародыше, - это открытие окончательно освобождает промышленность почти от всяких границ, полагаемых местными условиями, делает возможным использование также и самой отдаленной водяной энергии, и если вначале оно будет полезно только для городов, то в конце концов оно станет самым мощным рычагом для устранения противоположности между городом и деревней. Совершенно ясно, однако, что благодаря этому производительные силы настолько вырастут, что управление ими будет все более и более не под силу буржуазии. Тупица Фирек видит в этом лишь новый аргумент для своего излюбленного огосударствления: то, чего не может сделать буржуазия, должен сделать Бисмарк.
Я очень огорчен историей с Шумахером. Надеюсь, что это только временно; он ведь вообще был живым, решительным парнем. Но это, как Вы выражаетесь, проклятая атмосфера Германской империи!
На конгресс я ехать не собираюсь по многим причинам. Положение вещей на континенте в настоящее время таково, что я предпочитаю оставаться здесь.
Каутский прислал мне вторую часть своей работы о браке, в которой он опять хочет протащить контрабандой общность жен как вторичное явление. Но это не пройдет. Я напишу ему еще об этом и пришлю Вам письмо. Несчастье Каутского в том, что вместо того чтобы сложные вопросы превращать в простые, он, наоборот, усложняет простые. И потом, если так много пишешь, нельзя дать ничего путного. Для гонорара ему следовало бы писать популярные вещи и оставить себе время для того, чтобы разрабатывать научные темы вдумчиво и исчерпывающе, потому что только так и может что-нибудь выйти.
«Федраста», над которым мы очень смеялись, я уже переправил дальше, в Манчестер, где он будет иметь большой успех.
Маркс все еще нетрудоспособен, не выходит из своей комнаты (он приехал тотчас же после смерти своей дочери) и читает французские романы. У него, по-видимому, очень сложная болезнь. Я возлагаю большие надежды на близящееся более благоприятное время года.
Ваш Ф. Энгельс
Не помещайте только ничего в газете о состоянии здоровья Маркса. Фирек в «Suddeutsche Post» невероятно исказил те сведения, которые я время от времени сообщал его жене (сам он мне почти никогда не писал!), но мне это, конечно, удалось скрыть от Маркса, иначе бы он вцепился мне в волосы. На это Фирек тоже не имел от меня никакого разрешения.
ЭНГЕЛЬС - КАРЛУ КАУТСКОМУ В ВЕНУ Лондон, 2 марта 1883 г.
Дорогой г-н Каутский!
Я получил Вашу вторую статью о браке, и так как она содержит ответ на мою критику первой статьи*, то я тут же продолжаю; у меня сейчас как раз выдался свободный часок, а завтра я не сумею его выкроить.
Прежде всего я считаю абсолютно недопустимым, что Вы, оспаривая общность жен как первобытное явление, хотите ее снова привнести как явление вторичное. Где существует общность, - будь то общность земли, или жен, или чего бы то ни было, - там она непременно является первобытной, перенесенной из животного мира. Все дальнейшее развитие заключается в постепенном отмирании этой первобытной общности; никогда и нигде мы не находим такого случая, чтобы из первоначального частного владения развивалась в качестве вторичного явления общность. Это положение я считаю настолько неопровержимым и общезначимым, что если бы Вы даже указали мне на исключения, то, как бы они на первый взгляд ни были разительны, я бы видел в них не аргумент против этого положения, а лишь еще один требующий разрешения вопрос.
Вы, далее, неправы, приписывая в первой статье ревности решающую роль, а во второй статье совершенно отбрасывая ее в сторону. В первой статье свободная моногамия выводится главным образом из ревности - другие мотивы, повторяю, для меня значения почти не имеют. Но если ревность может преодолеть естественную половую общность, - а косвенно Вы эту последнюю все-таки допускаете: «внутри племени господствовала полная половая свобода», - если ревность может, следовательно, поставить эту естественную свободу в границы временной моногамии, то тем более она в состоянии преодолеть менее значительные препятствия. Общая собственность племени на военнопленных является гораздо меньшим препятствием. Жена остается женой, будь она свободной или рабыней; но ревность мужа, если речь идет о рабыне, обеспечила бы, право же, гораздо легче единоличное владение, чем в том случае, когда дело касается свободных женщин, имеющих право на нарушение брака! Но едва только возникает брак с военнопленными, как у мужчины сразу же исчезает ревность; общность, казавшаяся ему в первобытном состоянии такой отвратительной, становится приемлемой и приятной и даже после введения моногамии или полигамии, даже у семитических гаремных народов мужья не имеют ничего против того, чтобы их жены в храмах или где бы то ни было в определенные периоды времени отдавались первому встречному. Нет, дорогой мой, это не так-то просто. Вы должны быть последовательны до конца, если даже это для Вас и не совсем удобно. Раз ревность сделала невозможной первичную половую общность жен, то тем самым с половой общностью раз навсегда, вплоть до капиталистического общества включительно, покончено. Либо вторая Ваша статья опровергает первую, либо наоборот.
Кстати: я не согласен с тем, что свобода женщины в первой ее стадии способствовала моногамии, так как об угнетении не могло, мол, быть и речи. Тот аргумент, что половая общность основана на угнетении, сам по себе неверен; это - современное извращение, предполагающее, что речь может идти только об общности женщин для мужчин и по их произволу.
Эта предпосылка совершенно чужда первобытному состоянию. Половая общность существовала для обоих полов. Если Вы опровергаете неправильное воззрение, то этим еще не опровергнуты правильные факты, которые подверглись искажению.
Далее: сводя всякую половую общность и ее следы к умыканию чужих жен, Вы приписываете этой форме брака, как преобладающей, невероятное распространение, не приводя, однако, ни малейшего доказательства этому.
Дальнейшее расплывается в море гипотез [среди которых кое-что для известных периодов и определенных] ( И. Я. Бахофен. «Материнское право») местностей безусловно верно. Но с обобщениями Вы спешите, как курьерский поезд. Так быстро разделаться с этими вопросами нам не удастся. И хотя кельтский clan, римский gens, немецкий Geschlecht - все являются подразделениями племени, тем не менее между ними есть существенные различия и происхождения они, наверное, различного. Точно так же различны и виды кланов у некельтских народов.
Я убежден, что если Вы будете продолжать заниматься этим вопросом или через некоторое время вернетесь к нему, то придете к совершенно иным результатам и, быть может, пожалеете, что Вы в этой чрезвычайно трудной области проявили такую поспешность. Вы очень много
15:37 09.07.2015
Вы очень много читали на эту тему, но чересчур поторопились с выводами и притом слишком большое значение придали мнениям так называемых антропологов, которые все страдают, я бы сказал, своего рода катедерсоциалистическим косоглазием. Если Вы опровергнете бахофенское прославление половой общности и превращение ее в таинство*, то половая общность все же останется фактом.
Ну, звонят к обеду; итак, не обижайтесь, я все же - Ваш старый Ф. Энгельс
22:57 09.07.2015
ЭНГЕЛЬС - АВГУСТУ БЕБЕЛЮ В ЛЕЙПЦИГ Лондон, 7 марта 1883 г.
Дорогой Бебель!
Я сегодня вынужден отвечать тебе по памяти, потому что твое письмо все еще у Маркса, а мне все-таки хочется сейчас поздравить тебя с освобождением, которое должно произойти послезавтра.
Быстрые успехи промышленности в Германии, о которых ты пишешь, меня чрезвычайно радуют. Мы во всех отношениях переживаем теперь вторую бонапартистскую империю: биржа мобилизует все полностью или наполовину бездействующие капиталы, притягивая их и быстро концентрируя в немногих руках; эти капиталы, оказавшиеся таким образом в распоряжении промышленности, порождают промышленный подъем (который отнюдь не следует отождествлять с деловым оживлением), а раз уж дело двинулось, оно пойдет все быстрей и быстрей. Только в двух отношениях эра Бисмарка отличается от эры Наполеона III: там процветание было связано с относительной свободой торговли, у нас же дело идет вперед, несмотря на покровительственные пошлины, которые как раз в Германии совершенно неуместны. Во-вторых, эра Бисмарка оставляет гораздо большее число людей без работы. Это объясняется отчасти тем, что прирост населения у нас гораздо больше, чем в двухдетной Франции, отчасти же тем, что Бонапарт своими парижскими постройками вызвал искусственный спрос на рабочую силу, тогда как у нас после эпохи миллиардов этому быстро пришел конец; но отчасти здесь, по-видимому, играют роль еще и другие причины, которые мне не ясны. Во всяком случае, мещанская Германия начинает, наконец, превращаться в современную страну, а это для наших дальнейших быстрых успехов совершенно необходимо.
Когда читаешь немецкие буржуазные газеты и парламентские речи, кажется, что живешь в Англии времен Генриха VII и Генриха VIII: те же причитания о бродягах, те же вопли о принудительном уничтожении бродяжничества, о тюрьмах и розгах. Это служит лучшим доказательством того, как быстро совершается отделение производителя от его средств производства, вытеснение мелкого производства машиной и усовершенствование машины. Но как смешны и презренны эти буржуа, которые стремятся посредством моральных проповедей и уголовных кар устранить необходимые последствия своей собственной деятельности! Как жаль, что ты не в рейхстаге, это было бы темой как раз в твоем духе.
Ваш пример - то, что вы спокойно принесли присягу в саксонском ландтаге, - нашел подражателей. Итальянцы единогласно постановили, что присяга не должна быть помехой, и Коста безропотно присягнул. А ведь эти люди именуют себя «анархистами», несмотря на то что участвуют в выборах и позволяют себя избирать!
С моей брошюрой в Цюрихе вышла безобразная проволочка, но теперь она уже как будто напечатана; не знаю, быть может, в захолустном Цюрихе так долго продолжается брошюровка - во всяком случае, я все еще жду своих экземпляров; пока что я их еще не получил.
Заметка о марке тебе многое разъяснит у Маурера; он отчаянно нескладно пишет, и все же его работы превосходны. Я прочел его книгу пять или шесть раз и на будущей неделе прочту ее снова, после того как проштудирую еще раз все его остальные труды в их общей связи.
Очень порадовало нас то, как отделали нравственно-религиозного Путкамера - сперва Грилленбергер в самом рейхстаге, а затем несколько раз в «Sozialdemokrat». Теперь уж он будет поосторожней!
Маленький Гепнер перепечатал в Нью-Йорке «Наши цели» якобы с исправлениями и с приложением картинки, которая должна была изображать тебя, но на которой в действительности изображен настоящий янки. Так как у меня есть только первое издание, то я не могу судить, что он там напортил своими исправлениями. Если у тебя нет его издания, я могу тебе прислать его; надо же тебе посмотреть, как ты выглядишь в представлении американцев.
Пора кончать письмо, я должен пойти к Марксу; его здоровье все еще не в порядке. Если бы было на два месяца позже, то погода и воздух сделали бы свое, но теперь у нас дует нордост, на улице почти ураганный ветер и вьюга - вот и попробуй излечиться от застарелого бронхита!
Привет Либкнехту.
Твой Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ЛАУРЕ ЛАФАРГ В ПАРИЖ Лондон, 10 марта 1883 г.
Моя дорогая Лаура!
Не получив сегодня утром письма от Поля, я рассудил, что в такую морозную и снежную погоду с восточным ветром ты не слишком будешь торопиться с приездом в Лондон. Во всяком случае, если ты решишь приехать, то для тебя все готово.
Донкин смотрел Мавра вчера вечером, и я рад сообщить, что он дал гораздо более благоприятное заключение о его здоровье, чем две недели тому назад. Он сказал, что Мавру, несомненно, не хуже, а лучше, чем было тогда, и если нам удастся поддержать его в течение ближайших двух месяцев, то имеется много шансов снова поставить его на ноги. Конечно, он все еще слабеет, поскольку ему трудно глотать, но мы должны заставить его есть и пить.
Вот все, что Тусси написала мне на открытке вчера вечером и что Ним говорила мне сегодня. Вечером я увижу Тусси, и если будут еще какие-нибудь подробности, сразу же напишу опять. Донкин считает, что абсцесс в легких протекает весьма благоприятно. Ночные поты прекратились за последние четыре или пять ночей, но вместо этого появилось некоторое лихорадочное состояние днем, которое тоже ослабляет.
Маркс отдал мне «Proletaire» и ответ гедовского комитета, а также «гнусные» номера «Citoyen et Bataille», которые я должен сохранить для него. Поэтому экземпляр, посланный Полем, может вместе с остальными быть использован для Цюриха. Итак, на этот раз, к счастью, имеется возможность проследить за практической стороной дела, но при теперешнем состоянии здоровья Мавра нельзя всегда на это рассчитывать, если исключительное пользование материалами будет в его руках.
Эти бывшие бакунисты Малон и Брусс - ужасно грязная компания. Такой бесстыдной подделки в любом другом месте, за исключением Парижа, было бы достаточно, чтобы навсегда погубить их. Но при той огромной власти, которую имеет фраза над парижанами, кто знает, сколько тысяч голосов соберет «рабочий физического труда»? Словом, будем надеяться на лучшее.
Сердечный привет Полю.
Любящий тебя Ф. Энгельс
ЭНГЕЛЬС - ШАРЛЮ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ [Телеграмма]
Лондон, 14 марта 1883 г.
Маркс скоропостижно скончался сегодня в три часа дня; ждите письма.
Энгельс, Лондон
ЭНГЕЛЬС - ФРИДРИХУ АДОЛЬФУ ЗОРГЕ В ХОБОКЕН [Телеграмма]
Лондон, 14 марта 1883 г.
Маркс скончался сегодня.
Энгельс, Лондон
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 14 марта 1883 г.
Дорогой Бернштейн!
Мою телеграмму Вы, вероятно, получили. Это произошло с ужасающей быстротой. Виды на будущее были самые лучшие, но сегодня утром - внезапный упадок сил, после чего он просто уснул. В две минуты этот гениальный мозг перестал мыслить и именно тогда, когда врачи подавали нам самые блестящие надежды. Что означал для нас этот человек в области теории, а во все решающие моменты также и в области практики, об этом может иметь представление лишь тот, кто все время был с ним. Вместе с ним на долгие годы исчезнет и его широкий кругозор. Мы, остальные, еще не доросли до этого. Движение пойдет своей дорогой, но уже не будет того спокойного, своевременного, обдуманного руководства, которое до сих пор не раз предохраняло его от долгих блужданий по ложным путям.
Остальное в другой раз. Сейчас полночь, а я весь день и вечер должен был писать письма и бегать по разным делам.
Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ВИЛЬГЕЛЬМУ ЛИБКНЕХТУ В ЛЕЙПЦИГ Лондон, 14 марта 1883 г.
Дорогой Либкнехт!
Из телеграммы, которую я отправил г-же Бебель - это единственный известный мне адрес - вы, вероятно, знаете, какую страшную потерю понесла европейская социалистическая революционная партия. Еще в прошлую пятницу врач - один из лучших в Лондоне - сказал нам, что есть все основания предполагать, что он выздоровеет и будет крепче, чем когда-либо, как только питание восстановит его силы. И именно с тех пор он снова начал есть с большим аппетитом. Но сегодня, в третьем часу дня, я застал весь дом в слезах: он очень плох; Ленхен предложила мне подняться к нему, сказав, что он в полусне, и когда я поднялся - она оставила комнату каких-нибудь две минуты назад - он спал, но спал вечным сном.
Величайший ум второй половины нашего века перестал мыслить. О непосредственной причине смерти я без врачей судить не берусь; весь случай был настолько сложным, что даже медикам потребовались бы кипы бумаги, чтобы его подробно описать. Но, в конце концов, теперь это уже и не важно. За последние шесть недель я натерпелся достаточно страха и могу только сказать, что, по моему мнению, сначала смерть его жены, а затем смерть Женни, последовавшая в чрезвычайно критический момент, сделали свое и приблизили конец.
Несмотря на то что сегодня вечером я его видел неподвижно лежащим на кровати, с лицом, застывшим навеки, я все же не могу себе представить, что этот гениальный ум перестал обогащать своей мощной мыслью пролетарское движение обоих полушарий. Ему мы обязаны всем тем, чем мы стали; и всем, чего теперь достигло современное движение, оно обязано его теоретической и практической деятельности; без него мы до сих пор блуждали бы еще в потемках.
Твой Ф. Энгельс
ЭНГЕЛЬС - ИОГАННУ ФИЛИППУ БЕККЕРУ В ЖЕНЕВУ Лондон, 15 марта 1883 г.
Старый дружище!
Радуйся тому, что ты еще прошлой осенью видел Маркса, больше уж ты его никогда не увидишь. Вчера днем, в 2 часа 45 минут, едва оставив его на две минуты, мы нашли его тихо уснувшим в кресле. Самый могучий ум нашей партии перестал мыслить, самое сильное сердце, которое я когда-либо знал, перестало биться. Произошло, вероятно, внутреннее кровоизлияние.
Теперь мы с тобой, пожалуй, последние из старой гвардии времен до 1848 года. Ну, что ж, мы останемся на посту. Пули свистят, падают друзья, но нам обоим это не в диковинку. И если кого-нибудь из нас и сразит пуля - пусть так, лишь бы она как следует засела, чтобы не корчиться слишком долго.
Твой старый боевой товарищ Ф. Энгельс
ЭНГЕЛЬС - ФРИДРИХУ АДОЛЬФУ ЗОРГЕ В ХОБОКЕН 15 марта 1883 г., 11 ч. 45 м. вечера
Дорогой Зорге!
Твоя телеграмма получена сегодня вечером. Сердечное спасибо!
Сообщать тебе регулярно о состоянии здоровья Маркса не было возможности, так как оно постоянно менялось. Вкратце сообщу тебе главное.
Незадолго до смерти своей жены, в октябре 1881 г. он заболел плевритом. После выздоровления его направили в феврале 1882 г. в Алжир, но по дороге из-за холодной и сырой погоды он заболел и приехал туда с новым плевритом. Отвратительная погода продолжала держаться; едва он вылечился, его ввиду приближавшейся летней жары послали в Монте-Карло (Монако). Туда он прибыл опять с плевритом, но в более легкой форме. Снова отвратительная погода. Оправившись, наконец, он уехал в Аржантёй, близ Парижа, к своей дочери, г-же Лонге. Здесь он пользовался против застарелого бронхита серными источниками в расположенном по соседству Энгиене. Погода и там оставалась прескверной, но все же лечение помогло. Затем он отправился на шесть недель в Веве, откуда он, как казалось, почти здоровый вернулся в сентябре.
Ему разрешено было провести зиму на южном побережье Англии. Да и самому ему так надоела бездеятельная кочевая жизнь, что новое изгнание на юг Европы, вероятно, повредило бы ему морально в той же мере, в какой помогло бы физически. Когда начались лондонские туманы, его отправили на остров Уайт. Там дождь шел не переставая; он опять простудился.
На Новый год мы с Шорлеммером хотели его навестить, но тут получены были известия, потребовавшие немедленного отъезда туда Тусси. И сразу после этого - смерть Женни; он вернулся сюда с новым бронхитом. После всего предшествовавшего и в его возрасте это внушало опасения. Сверх того произошло множество осложнений, в особенности нарыв в легком и невероятно быстрый упадок сил. Несмотря на это, общее течение болезни шло благоприятно, и еще в прошлую пятницу лечивший его врач**, один из лучших молодых врачей Лондона, которого особенно рекомендовал ему Рей Ланкестер, подавал нам самые блестящие надежды. Но кто хоть раз рассматривал под микроскопом легочную ткань, тот знает, как велика опасность прободения стенки кровеносного сосуда при нагноении в легком. И поэтому я в течение шести недель каждое утро, поворачивая за угол, в смертельном страхе смотрел, не опущены ли шторы на окнах. Вчера днем, в 2.30 - это был самый подходящий час для дневных посещений - я пошел туда и застал весь дом в слезах: наступает, очевидно, конец. Я стал расспрашивать, пытался найти причину, утешить. Оказывается, произошло небольшое кровотечение, но вслед за тем сразу наступил упадок сил. Наша славная старая Ленхен, ухаживавшая за ним так, как ни одна мать не ухаживает за своим ребенком, поднялась наверх и тотчас же вернулась: он в полусне, мне можно к нему подняться. Когда мы вошли, он спал, но спал вечным сном. Пульс и дыхание исчезли. В течение этих двух минут он тихо и без страданий уснул.
Все события, наступающие в силу естественной необходимости, как бы они ни были ужасны, содержат в самих себе утешение. Так и на этот раз. Искусство врачей обеспечило бы ему, быть может, несколько лет прозябания, жизни беспомощного существа, умирающего не сразу, а постепенно, к вящему триумфу врачебного искусства. Но этого наш Маркс никогда не перенес бы. Жить, имея перед собой множество незаконченных трудов и испытывая танталовы муки от желания закончить их и от невозможности это сделать, - это было бы в тысячу раз горше для него, чем настигшая его тихая смерть. «Смерть - несчастье не для умершего, а для оставшегося в живых» ( Письмо Эпикура к Менекею «О нравственности». Гл. II), - любил он повторять слова Эпикура. И видеть, как этот мощный, гениальный человек прозябает, превращаясь в развалину, к вящей славе медицины и на потеху филистеров, которых он в пору расцвета своих сил так часто повергал в прах, - нет, в тысячу раз лучше то, что случилось, в тысячу раз лучше снести его послезавтра в могилу, туда, где покоится его жена.
После всего того что предшествовало этому и чего даже врачи не знают так, как знаю я, оставался, на мой взгляд, только этот выход.
Пусть так. Человечество стало ниже на одну голову и притом на самую значительную из всех, которыми оно в наше время обладало. Движение пролетариата идет дальше своим путем, но нет того центрального пункта, куда, естественно, обращались в решающие моменты французы, русские, американцы, немцы и каждый раз получали ясный, неопровержимый совет, который мог быть дан только гением во всеоружии знания. У доморощенных знаменитостей и мелких талантов, а то и просто у шарлатанов теперь развязаны руки. Конечная победа обеспечена, но окольных путей, временных и частичных блужданий - и без того неизбежных - теперь будет гораздо больше. Ну, что ж, с этим мы должны справиться - для того мы и существуем. Вот почему мы отнюдь не теряем мужества.
Твой Ф. Энгельс
Могила Карла Маркса на Хайгетском кладбище в Лондоне (до сооружения памятника в 1956 г.)
ЭНГЕЛЬС - ФРИДРИХУ ЛЕССНЕРУ В ЛОНДОНЕ Лондон, 15 марта 1883 г.
Дорогой Лесснер!
Наш старый Маркс вчера, в 3 часа, спокойно и тихо уснул навеки. Непосредственная причина смерти - прежде всего, вероятно, внутреннее кровоизлияние.
Похороны состоятся в субботу, в 12 часов, и Тусси просит тебя присутствовать на них.
Очень спешу.
Твой Ф. Энгельс
ЭНГЕЛЬС - РЕДАКЦИИ «NEW YORKER VOLKSZEITUNG»
В НЬЮ-ЙОРК [Телеграмма]
Лондон, 16 марта 1883 г.
Карл Маркс умер в 3 часа пополудни, в среду 14-го с. м. в Аржантёе, во Франции. В течение нескольких недель Маркс страдал от бронхита, к которому добавился абсцесс в легких; конец наступил в результате внутреннего кровоизлияния. Смерть была легкой, без страданий.
Фридрих Энгельс
ЭНГЕЛЬС - ПЕТРУ ЛАВРОВИЧУ ЛАВРОВУ В ПАРИЖ Лондон, 24 марта 1883 г.
Дорогой Лавров!
Я получил длинную телеграмму из Москвы, в которой меня просят возложить венок на могилу Маркса от имени студентов Петровской земледельческой академии. Не имея моего адреса, они телеграфировали в редакцию «Daily News». Теперь они просят меня сообщить стоимость венка и мой адрес. Но телеграмма без подписи; подписано: студенты Петровской академии в Москве.
Кому отвечать? Не посоветуете ли Вы мне? Так как телеграмма пришла после похорон, а могила была снова открыта сегодня, чтобы похоронить в ней маленького сына Лонге, умершего в прошлый вторник, я смогу возложить венок только на будущей неделе. Но я бы хотел сообщить этим славным ребятам, что получил их телеграмму и выполнил возложенное на меня порученце.
Очень спешу.
Преданный Вам Ф. Энгельс
ЭНГЕЛЬС - ЛАУРЕ ЛАФАРГ В ПАРИЖ Лондон, 25 марта 1883 г.
Дорогая Лаура!
Прилагаю письмо от Мейера, которое было адресовано на Maitland Park. Тусси вскрыла его, не посмотрев на адрес, но как только она увидела, от кого оно, она сразу же отдала его Ним, которая и вручила его мне.
Сегодня Ним нашла среди рукописей Мавра большой сверток, в котором оказалась большая часть, если не весь второй том «Капитала» - свыше 500 стр. ин-фолио. Так как мы еще не знаем ни того, в какой степени он подготовлен к печати, ни того, что мы можем еще найти, то лучше пока держать эти приятные новости втайне от прессы.
Пумпс ожидает № 2 ежедневно и еженощно, если он уже не появился на свет сегодня - с пятницы от нее нет никаких известий. № 1 сегодня исполнился год. Джоллимейер шлет тебе привет. Сердечный привет от нас обоих Полю. Скажи ему, что в последнем номере «So..aldemokrat » помещен только отчет о похоронах - в основном такой же, какой был в «Justice ».
Английская и немецкая печать были неточно и плохо осведомлены, но в общем приличны. Даже Малон был не так плох.
Последние известия. Входят Пумпс и Перси! Итак, вот уже 12 месяцев благополучно прошли.
Любящий тебя Ф. Энгельс
ЭНГЕЛЬС - ФРИДРИХУ ТЕОДОРУ КУНО В НЬЮ-ЙОРК Лондон, 29 марта 1883 г.
Дорогой Куно!
Твое письмо вызвало здесь громкий смех. Каждому, кто знал Мавра в его домашнем быту и интимной обстановке, известно, что его там называли не Маркс и даже не Карл, а только Мавр, так же как каждый ведь среди нас имел свое прозвище, и когда переставали называть по прозвищу, то прекращалась и самая интимная близость. Мавр было его прозвище с самого университета; и в «Neue Rheinische Zeitung» его всегда звали Мавр. Если бы я обратился к нему по-другому, он подумал бы, что случилось что-то такое, что необходимо было урегулировать.
Твой Ф. Энгельс
13:55 10.07.2015
Ну состояли Маркс и Энгельс в гомосексуальной связи и че?
«and for myself were too content and gain» ( «и сам я также был доволен и выгоду извлек». У Шамиссо: «Und selber hat ich Ruhe mir gewonnen» - «А для себя достиг покоя я».) непонятно без обращения к оригиналу. 
«cabins» (каюты) прибавляет лишний слог к строке и неточно. «Der untre Raum» (трюм) на языке моряков - «hold», к тому же это односложное слово.